— Ты близко его знаешь?
— Кого?
— Владельца автомашины.
— Я не знаю, чего ты от меня хочешь.
— Я тоже не знаю, — промолвил он, рассердившись. Когда Шпербер вновь взглянул на море, оно показалось ему хмурым и неприветливым. Он постарался освободиться от чувства ревности, чтобы не испортить себе настроение на весь день. Ее молчание было слишком продолжительным. Когда Йохен почувствовал, что ему все ясно, он встал, стянул брюки и пошел в воду. Волны, как бы разговаривая с кем-то, полировали прибрежный гравий. Шпербер поднял маленький камешек и бросил его в Сюзанну. Она засмеялась и медленно пошла к нему.
Мысли, которые нужно было бы высказать, не приходили ему в голову. Особенно тогда, когда они сидели на берегу, тесно прижавшись друг к другу, и глядели на воду. Ему было особенно приятно, когда она молча прижалась головой к его груди, однако он старался не признаваться себе в этом.
— Можно полюбить грузовик? — спросила она.
Он помолчал некоторое время.
— Полюбить? Не знаю. Желать, конечно, можно.
— Ты будешь гладить его брюхо, удивляться его силе, смотреть на него с вожделением, убирать, заползать в него, чистить и наводить блеск. Ты хочешь, чтобы у тебя был такой грузовик?
— Может быть, иногда хочу, — Шпербер разгреб песок и нашел маленький камешек. Он хотел забросить его подальше, но раздумал и опустил руку.
Она сидела согнувшись. Юбка мягкими складками падала на песок, на котором ее пальцы чертили какие-то завитушки, квадраты. Он подбросил камень и вновь поймал его, крепко схватив сжатыми пальцами. Его мускулы пружинили.
Внезапно он сел, обхватив жилистыми руками колени длинных мускулистых ног. Его корпус как бы опирался на три точки.
— Я Ульфа никогда не любила по-настоящему, — внезапно промолвила она. И через небольшой промежуток времени добавила: — Того, кто передает свою возлюбленную другому, любить нельзя.
Он знал, на что она намекает. Как это произошло тогда между ними? Об этом она никогда не говорила. Во всяком случае, любовь в то время была. Он молчал.
Небо заволокли облака. Стало прохладно. Они вернулись к автомашине.
— Как у тебя с твоим делом? — спросила она на обратном пути.
Он рассказал о Моллоге и о том, как нашли листовку. Не отрывая глаз от дороги, она почти холодно заметила:
— А что, тебя это удивляет?
Дверь спальни распахнулась.
— Смирно! — заорал Бартельс. — Четвертое отделение готовится к утренней зарядке. Канонир Шек в медпункте.
Вольф вошел.
— От командиров отделений мне стало известно, что тумбочки для личных вещей содержатся не в должном порядке. Открыть их для осмотра!
Неделя начиналась неплохо. Вольф шел от тумбочки к тумбочке и осматривал полки. Около Шпербера он задержался подольше. Он заставил Йохена вынуть рубашки и белье и приказал показать книги.
— Что вы читаете в свободное от службы время? Йозеф Конрад «Юность», Генрих Манн «Верноподданный». Так, так. И, конечно, Брехт. Кто большого мнения о себе, тот, конечно, читает Брехта. — Он возвратил книги Шперберу: — Что вы еще читаете? — Он приказал Шперберу снять кепи. — А там что запрятано?
Вольф отвернул подкладку головного убора и извлек оттуда листовку.
— Имеется у вас что-либо подобное еще?
— Нет, господин лейтенант.
— Вы можете присягнуть в этом?
— Так точно, господин лейтенант. Я нашел это в туалете. Это все видели.
— И что же вы намеревались предпринять? Вы что, не знаете, что о таких находках нужно докладывать?
— Нет, господин лейтенант.
Вольф направился к двери. Подавать команду «Смирно» не потребовалось.
Шпербер подпрыгнул на носках несколько раз, и напоследок так высоко, что достал потолок.
— Что с тобой? — Эдди наклонил голову.
Шпербер, легко пружиня на ногах, принял боксерскую стойку, двинулся на Эдди и, сделав выпад, попал ему в руку, ударил раз, другой, третий. Эдди тоже стал в стойку и начал подпрыгивать. Он увертывался от ударов, прикрывая печень локтем. Оставив открытой левую сторону, он сдерживал натиск Шпербера. Тот шлепнул его несколько раз. Эдди начал пританцовывать. Он хотел обмануть Шпербера, сделал выпад левой и вновь закрылся. Шпербер попытался левой ударить Эдди в грудь, но промахнулся. Эдди воспользовался этим и нанес удар в область сердца. У Шпербера перехватило дыхание, но он не переставал следить за противником, выискивая у него слабые места. Собравшись, он активно работал ногами, прыгал вперед, назад, вбок, наклонялся. Удар в подбородок. Р-раз! Давай еще!
Эдди засмеялся и рухнул в изнеможении.
— Ты выиграл. Победа по очкам.
Они обменялись рукопожатием.
«По меньшей мере хоть с одним справился», — подумал Шпербер.
— Я не видел листовок, — сказал Бартельс. — Где они валяются, в уборной? Что там написано? Должно быть, что-нибудь чудовищно подстрекающее.
— Чистая ерунда, — заметил Хайман. — Опять эти детские сказки о том, что русские никогда не начнут войны.
— Почему ты смотришь на меня? — спросил Шпербер.
— Затем они утверждают, что бундесвер существует, чтобы обеспечить возможность боссам набивать свои карманы. — Хайман постучал пальцами по виску.
— Когда я слышу эти лозунги, у меня начинается расстройство желудка, — сказал Беднарц и отвернулся.
— Ты знаешь, — проговорил Хайман, обращаясь к Беднарцу, который рылся в своей тумбочке, — что они еще пишут? Бундесвер — это, мол, место дрессировки безвольного пушечного мяса! Примитивнее не придумаешь! — Хайман захохотал. — Я нахожу совершенно справедливым, что за распространение подобной чепухи наказывают.
— Ты что же, выдашь меня, если я кому-либо передам такую листовку?! — воскликнул Шпербер. Он охотно дал бы этому куску дерьма по физиономии. Внутренне он чувствовал себя в состоянии сделать это.
— Стоит ли об этом говорить? — примиряюще заметил Бартельс.
— Придирка, чистейшая придирка, — повторил Шпербер.
— Это психологическая война, совершенно очевидно, — сказал Беднарц. — Смотрите: разрушаются основы военной морали. Мы часто сами себя бьем.
— Ну ладно, не пугайся, — заметил Бартельс. — Я не делаю политических выводов в связи с этой листовкой. Нечего сваливать это на агентов. Эти демократические солдаты часто совершенно открыто стоят у стены вокруг нашего городка. Запретный плод сладок, а листовками интересуются потому, что их запрещают. Поэтому акции этих ребят сразу вызывают симпатии.
— Все это дело рук коммунистов, — сказал Эдди, — и никого другого.
— Они что, тебе нравятся, балбес?! — закричал Хайман и поднялся. Эдди тоже вскочил и вытянул вперед руки в стойке каратэ.
— Ну-ну, потише, — пробормотал Хайман дрогнувшим голосом.
— Это дело рук коммунистов, — еще раз повторил Эдди в насмешливо посмотрел на Хаймана, у которого по шее пошли красные пятна.
— Ну ладно, — Хайман сел. Эдди продолжал стоять.
— Я не думаю, чтобы здесь был кто-то, кто сочувствует Востоку, — сказал Шпербер. — Но если мы сами не разберемся во всех мнениях, если мы будем давить друг на друга, принуждать, нас раздавят.
— Ясно! — Теперь сел и Эдди.
— Во всяком случае, твои взгляды свидетельствуют о том, что ты им симпатизируешь, — сказал Хайман Шперберу, — и это наводит на некоторые размышления.
Эдди вновь вскочил:
— Так точно, господин шериф!
— Не кривляйся как петрушка! — крикнул Хайман и поднялся. В тот же момент худощавый Эдди влепил ему оплеуху левой рукой. Хайман схватился за подбородок. Эдди тем временем закатил ему пощечину правой.
Бартельс и Беднарц крепко схватили Эдди за руки. Кто-то успокаивал Хаймана. Оправившись от шока, тот провозгласил пророчески:
— Это у нас постепенно перерастет в классовую борьбу.
— Мне тоже так кажется. В нашей спальне уже есть шпионы, — ответил Шпербер.
10
Петь и маршировать. Место действия: учебный барак и плац для строевой подготовки. Строфы были написаны на доске. Вошер, самый маленький, если не самый юный, унтер-офицер батареи, был инструктором. Каждую неделю — новая песня. Но кандидатов для обучения пению отобрать было нелегко. Никто не испытывал желания выступать соло перед батареей новобранцев, любителей поговорить и посмеяться. Поэтому запевал обычно сам Вошер. Он начинал грудным раскатистым голосом. Первые звуки лились свободно. Певец стоял, подняв голову, закинув одну руку за спину, а другую заложив за борт тужурки. Начинал с первого звука: а-а-а-а… Засмеявшегося в качестве наказания, вызывали вперед, и он должен был сам петь соло. Такое же наказание ожидало любого другого, кто осмеливался слишком веселиться на занятиях. Таким образом обеспечивалась индивидуальная подготовка участников и облегчалась задача Вошера как запевалы.