- Добрый вечер, Евгения. - Чужие губы тронула усмешка.
Так похожие на те, в зеркале, которые она вчера... Не удержалась. Он впервые назвал её по имени.
- Добрый вечер. Альберт.
Сухая, нелепая ситуация. На нём был немыслимый аляповатый пиджак, узкие брюки, небрежно повязанный шарф оттенял молочную шею. Но удивило её не это - синие глаза, подведённые чёрным. Боже, кто так ходит на концерты! Зачем? Если с тобой все считаются, тебе позволено что угодно?
Он улыбнулся - хищно и странно, будто уже знал, чем всё закончится. Да и она знала, стоило только бросить взгляд на его шею и округлый подбородок.
Филармонический оркестр был божественен, так Женя всегда считала. Когда она играла с ним пару месяцев назад, вздыхала завистливо. Выбрать фортепиано давно казалось ошибкой с её любовью к струнным. Гриф скрипки или виолончели идеально лежал под пальцами, когда она пробовала играть. Но было поздно. Поздно - как тогда, когда она увидела Марту. Некоторые вещи невозможно исправить. Некоторые из них даже страшнее смерти.
"Пляска", которую Женя обожала, завершала концерт. Но сегодня слушать её было неправильно. Тритон разрезал воздух, больно ударил по ушам. В полумраке зала становилось неуютно. Женя вздрогнула. Музыка завораживала, под неё хотелось танцевать самому. У Жени промелькнула мысль - интересно, как она танцуется той, в честь которой написана? Почему в этом мотиве столько красоты, столько проклятой зачарованности, желания идти дальше и дальше? Почему он гипнотизирует, отбирает волю, превращая в восхищённого раба? И кем должен быть человек, кто должен говорить через него, чтобы получилась такая музыка?
Феоктистов вдруг положил поверх Жениной руки свою. Его синий взгляд будто светился. Женя увидела его улыбку, на этот раз в ней не было насмешки. Только лёгкая печаль - и нежность. Она неожиданно представила себя танцующей под эту музыку, двигающейся с ним по огромному пустому залу, полному зеркал, и его лицо, его глаза отражались в каждом, умоляли, зазывали, зачаровывали, уводили в невидимые дали... "Пляска" кончилась. С последним звуком ушёл морок, растворился, исчез. Потолок полыхнул золотым светом. Грохнули аплодисменты; зрители встали.
- Пойдёмте. - Феоктистов увлёк её за собой.
- Подождите, ещё рано...
Некрасиво было уходить - убегать - вот так. Страх вернулся, обжёг ледяной волной. Альберт набросил пальто ей на плечи. Они сели в машину. Мимо проносились алые огоньки. Во вторник она ехала в свой старый дом, к убийству, на свидание со смертью. Сейчас отчего-то было ещё страшнее. Феоктистов поцеловал её, неспешно, осторожно, его руки обхватили её, пожалуйста, пожалуйста...
Они зашли в квартиру, мягкий свет окутывал прихожую, плясал в глазах Альберта, на его волосах, на немыслимом пиджаке... Пляска. Снова пляска. Пусть не смерти, но полная такой же агонии. В комнате было душно. Он сбросил пиджак, потом рубашку. Женя целовала его молочные плечи, словно вытканные из лунного света. Нежные, шёлковые. Он весь был смешение солнца и луны.
- Я не хочу... - Зачем-то прошептала она. - Я не...
- Я знаю. Я знаю, как вам нравится. - Его рот снова тронула усмешка. - Вы говорили, что во вторник в шесть пили кофе с Кларой Фромм. Вы ведь учились в одном пансионе?
В сердце полыхнуло пламя - к чему эти вопросы? Он знает про неё всё. Он знает то, чему она никогда не давала названия. То, что она словно стирала ластиком каждый раз. Так было проще. Но с ним, Женя вдруг это поняла, в притворстве не было нужды.
Его руки и губы были везде, накрывали её, терзали, мучали. Были долгожданным освобождением. Сковывали движения и не давали дышать. Внутри боролись лёд и пламя, огненный шар собирался из ниоткуда, собирался во всём теле и особенно - внизу живота, готовый взорваться в любую минуту. Эти руки там, пальцы - белые, как снег, жаркие, несусветные, - эти губы там, тёплые и жгучие, будто солнечные лучи, будто ледяная вода, опрокинутая в жадное горло, нестерпимый зной повсюду, и эта вода, останавливающая муку и дарящая новую, потому что мало, мало, всегда нестерпимо мало... В ушах звенели фанфары, сердце рвалось из клетки, пожалуйста, пожалуйста, Господи, почему так нужно, эти синие глаза, подведённые чёрным, как здесь душно, окно, откройте окно, воздуха, воздуха... Огненный шар взорвался, разлетелся на мелкие осколки, словно разбитое зеркало.
- Я прошу... - Прошелестел Альберт, управляя её ладонью.
Женя задохнулась, глядя на него; локон, прилипший к потному лбу, подрагивающие фарфоровые плечи, изгибающееся тело... Он казался сейчас таким юным, семнадцатилетним, почти прозрачным. Глаза закрыты, зубы стиснуты, но в следующую секунду мольба уже срывается с губ, пятна на белом лице проступают сильнее. Огненный шар неизбежно настигает его, не оставляя возможности спрятаться...
Альберт опустился на подушки, напоминающий тёмного ангела; волосы лизали языки пламени, синева в глазах загустела, нос и губы выделились, словно кто-то бережно прорисовал их заново. Приторный и одновременно пряный запах застыл в воздухе. Тот же запах поджидал вчера Женю в старом доме. Так пахнет смерть. Так пахнет маленькая смерть, petite mort. Они оба сейчас будто умерли и воскресли - в один миг. Альберт поцеловал тыльную сторону Жениной ладони. Она резко выдохнула, словно всё это время не дышала совсем, а потом рухнула в него, вдыхая аромат маленькой - и большой - смерти.