— Я и есть Елинек, — ответил официант.
— Вот как? Ну, что ж, отлично…
Анталфи подмигнул ему и сунул в руку деньги. Елинек поглядел на деньги, кивнул головой, тоже подмигнул и затем поспешно удалился.
Несколько минут спустя он вернулся вместе с улыбающимся лысым господином в пенсне, в клетчатом костюме и белой жилетке.
— Господин Штейн, — представил Елинек улыбающегося господина.
— К вашим услугам, господа, — сказал господин Штейн. Правой рукой описав в воздухе полукруг, а левой играя толстой часовой цепочкой, болтавшейся у него на животе.
Когда Елинек ушел, Анталфи вкратце рассказал Штейну, что именно нам нужно. Господин Штейн, наморщив лоб, похлопал себя по животу.
— Гм, — сказал он. — Откуда вы взяли, что я занимаюсь подобными делами? Вы политические эмигранты?
— Я занимаюсь валютными делами. Вы, быть может, знаете господина Эугена Вайса?
— Вайса? Еще бы… Ну, ладно. И все же вы, господа, ошибаетесь: Я не продаю документов и вообще не занимаюсь ничем таким, что запрещено законом. Упаси меня бог заниматься подобными делами! Но у меня сейчас совершенно случайно имеется удостоверение о гражданстве, выданное в одной из тех деревень Западной Венгрии, которые отошли теперь к Австрии, и документ на проживание в Вене сроком на шесть месяцев. Это, понятно, чистая случайность, потому что…
— Ну, а сколько вы хотите за эти бумаги?
— Их я могу вам дать просто так, из любезности, но они вам вряд ли могут пригодиться, потому что выданы на имя женщины пятидесяти двух лет.
— Ах, так! А другой бумаги у вас, господин Штейн, случайно не найдется?
— Нет. Потому что, повторяю, я не занимаюсь запрещенными делами. Но, кто знает, быть может, у кого-нибудь из моих знакомых…
— А не познакомите ли вы нас с этим своим знакомым?
— Могу. Хотя тот, кого я имею в виду… хорошо еще, господа, что вы располагаете свободными средствами…
— Куда там… Мы бедные политические эмигранты.
— Но вы же работаете с Эугеном Вайсом? А у Вайса-то я знаю… Ну, так и быть, господа, целую коллекцию — метрическую выпись, удостоверение о гражданстве, вместе с видом на жительство — я посчитаю вам в двадцать долларов.
— Это слишком дорого, — ответил Анталфи.
— Дешевле, к сожалению, не могу.
— Ну, что ж, поищу еще, — быть может, у другого кого и удастся получить дешевле. Вдобавок я еще и не знаю, в порядке ли предлагаемые вами бумаги…
— Вижу, господа, что вы совсем с этим делом не знакомы. Весь мир знает, что лучшие бумаги и по самой дешевой цене доставляет именно Штейн. Что касается дешевизны, то я любому конкуренту дам сто очков вперед, а что касается качества, то я хотел бы знать полицию, имеющую лучшие бумаги, чем я. Вот, господа, взгляните-ка на этот документ…
Когда мы четверть часа спустя выходили на улицу, я уже был Гезой Германом, родом из Западной Венгрии, по профессии торговым служащим. Анталфи уплатил за документы девять долларов.
Ночевал я в гостинице, а весь следующий день шатался по кафе и по улицам, как бездомный пес. На третий день я уговорил Анталфи зайти в комитет помощи, рассчитывая, что он там встретит Пойтека. Но так как Пойтека там не оказалось, я до тех пор приставал к Анталфи, пока он не сел в авто и не поехал в барачный лагерь.
— Уже три дня как твоего друга нет в бараке, — сказал он мне по возвращении. — Никто не знает, куда он девался. Его, надо думать, тоже задержали. А сербскую студентку полиция забрала в ту же ночь, что и тебя… Больше о ней никто ничего не слыхал.
— Надо тотчас же что-нибудь предпринять. Ты ведь такой ловкий… и такой добрый…
— Ну, чего там! Я уж думал об этом. Всю обратную дорогу я только об этом и размышлял. Ничего нельзя предпринять. Если будем слишком настойчиво наводить справки, то им не поможем, а сами можем влипнуть. Ничего, в общем, не остается делать, как только ждать. Пойтек ведь не грудной младенец, за него бояться не приходится.
— А Драга?..
Анталфи только пожал плечами. На другой день он все же вновь отправился в комитет помощи, полагая, что, быть может, Шварц знает что-нибудь о Пойтеке. Вернулся он вне себя от злости.
— Не дам тебе больше ходить к этим жуликам. Подлецы и ханжи!
Как я его ни расспрашивал, он ни за что не соглашался рассказать, что произошло у него в комитете помощи.
— Отвяжись, — сердито огрызнулся он, наконец. — С нынешнего дня ты уже не эмигрант, а мой секретарь. И к этим прохвостам никакого касательства больше не имеешь.