— Построиться!
Прибывшие построились за нашим бараком. В первом ряду стояли офицеры, во втором — солдаты. Пестрей одежды я в жизни не видывал: на одном были красные гусарские рейтузы, германский зеленый мундир и русские сапоги с голенищами; другой щеголял в русской военной форме и германской каске; третий был в крестьянской одежде с большой поярковой шляпой на голове.
Дряхлый австрийский генерал прошамкал по-немецки что-то вроде приветствия. Затем выступил наш поручик.
— Большевики, два шага вперед! — громко скомандовал он сперва по-немецки, потом по-венгерски. Затем, обращаясь к офицерам, он добавил уже несколько тише: — Потрудитесь указать тех, кого вы подозреваете в сочувствии большевикам.
Из первого ряда выступил высокий офицер в форме австрийского стрелкового полка и назвал нашему ротному фамилии четырех солдат, после чего обернулся и указал их.
Поручик скомандовал им отойти в сторону.
Приземистый рыжеусый офицер назвал еще двоих. Наш конвой увел всех шестерых.
Вслед за тем обмененных военнопленных посадили в санитарный поезд. Когда все были размещены, поручик распорядился запереть вагонные двери и сам, в сопровождении фельдфебеля и четырех солдат, обошел весь поезд, тщательно осматривая пожитки военнопленных. В числе обыскивавших находился и мой товарищ Пойтек. Было уже далеко за полночь, когда Пойтек возвратился, наконец, в барак. Наши тюфяки лежали рядом. Полагая, что я сплю, Пойтек улегся, стараясь не шуметь.
— Что слышно? — окликнул я его.
— Ничего, — ответил он и затем, наклонившись, шепнул мне на ухо: — Я выкрал коммунистические газеты. Завтра утром сумеешь их прочесть.
— Да ведь я по-русски не понимаю.
— В Москве издается коммунистическая газета на венгерском языке.
Утром он протянул мне свернутую газету.
— Живо прячь в карман да гляди, как бы кто не заметил.
Стоя на часах перед камерой шести арестованных солдат, подозреваемых в большевизме, я прочел эту газету. Это был экземпляр издававшейся в Москве газеты «Социальная революция».
Днем Пойтек попросил вернуть ему газету.
— Вечером уходит санитарный поезд, — сказал он, — а вместе с ним отправится и эта газета.
Каждые три-четыре дня прибывали партии военнопленных, и всякий раз Пойтек раздобывал по нескольку коммунистических газет на венгерском языке. Прочитав их, мы подкидывали их в санитарные поезда, отправлявшиеся в Венгрию, в расчете, что уж кто-нибудь их там да разыщет. Так продолжалось недель шесть.
Как-то вечером, когда мы улеглись, Пойтек спросил меня:
— Не собираешься перейти мост?
— Бежать?
— Перейти к большевикам.
— Я же не говорю по-русски!
— Научишься.
— Не знаю… Еще не думал.
— Я завтра или послезавтра пойду, — сказал Пойтек. — А теперь поспим…
Всю ночь я не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок, и не мог прийти ни к какому заключению.
Наутро я сказал Пойтеку:
— Я остаюсь.
— Уговаривать тебя не стану, — ответил он, — но имей в виду, что здесь мы рано или поздно дорого поплатимся за чтение этих газет.
— Все же я останусь здесь, — заявил я.
На следующее утро снова происходил обмен военнопленными. Вечером Пойтек не вернулся, не явился он и на следующее утро.
Несколько дней спустя, перед посадкой в санитарный поезд прибывших в тот день военнопленных, ко мне подошел высокий белокурый унтер-офицер в очках.
— Я тут одного земляка ищу, — заявил он. — Звать его Петр Ковач. Не знаете такого?
— Я самый и есть.
— Вот тут кое-что для вас, — сказал он, передавая мне небольшой сверточек.
— А что тут? — спросил я.
Он не ответил, лишь пожал плечами и отошел.
Я развернул сверток — так оказалось с десяток тоненьких брошюр на венгерском языке. На обложке стояло: Бела Кун — «Чего хотят большевики?»
Я запрятал книжки в карман шинели. Я был в нерешительности, как с ними поступить: газету я еще мог прочесть так, чтобы это не бросалось в глаза, книга же была гораздо заметнее. Все же, когда вечером все улеглись спать, я притащил в барак все брошюры. Один экземпляр я спрятал в соломе своего тюфяка, остальные же рассовал по карманам.
— Чего там возишься? — огрызнулся сосед. — Спать мешаешь.
Я промычал что-то и притворился спящим.
На следующее утро я запрятал восемь экземпляров под скамьями отходящего санитарного поезда. Один экземпляр я вложил в конверт и послал жене Гайдоша.