Петр кивнул головой.
— Ты знал некоего Бескида?
Петр снова утвердительно кивнул.
— Он нас выдал. Бескид — он же Леготаи.
Петр напрасно пытался вспомнить, где это он слышал фамилию Леготаи.
На другой день Андрея увезли из больницы. Петр провел там еще двадцать два дня.
С глазу на глаз
Слабые лучи солнца, пробиваясь сквозь цветные стекла окон, золотом горят на ярко начищенных штыках.
Обвиняемый и — часовой. Обвиняемый и — часовой.
Андрей бледен. Под глазами темные круги. Голова опущена. Он сидит задумавшись. Глаза устремлены куда-то вдаль, поверх голов судей.
Лицо Веры лихорадочно горит. Ее прищуренные глаза тревожно ищут кого-то. Сто раз пробежав по публике, ее взгляд неизменно задерживается на скамье адвокатов. Защитники перебирают бумаги, вновь и вновь перегруппировывая дела.
Лаци сидит, скрестив на груди руки, с опущенной головой. Он сильно похудел. Веки глаз смыкаются, он как будто спит. Временами вдруг вздрагивает и удивленно осматривается.
Петр Ковач уже оправился после допроса. Взгляд его ясен и тверд, и только бледность лица выдает длительную болезнь. Внешне он совершенно спокоен. Он, как и Вера, рассматривает публику. Сыщики, несколько адвокатов, мать Лаци…
В первую минуту он подумал, что ошибается. Случайное сходство. Игра натянутых нервов.
Взгляд узколицего рыжеватого веснущатого человека скрестился с его взглядом.
Невероятное сходство.
Веснущатый отворачивается. Поправляет галстук и нервно дергает воротничок.
«Это он, — решает Петр. — Наверное он. Не может быть…»
Секереш, разумеется, понял, отчего бледное лицо Петра вдруг залилось краской. И на его безмолвный вопрос он ответил богине Справедливости с завязанными глазами, возвышавшейся за спиной председателя суда. Он повернулся к статуе и кивнул ей головой, точно хотел сказать:
— Да, да! Это я. Ты не ошибся. Я тут, с тобой. Я вижу и слышу тебя. Да, да. Партия бодрствует, она все видит и слышит. Партия тут, с тобой. Да, да!
Глядя на слепую богиню, Секереш кивал головой.
Глубоко вздохнув, Петр взглянул на прокурора. Тот восседал с достоинством, которому могла бы позавидовать любая богиня. Петр невольно улыбнулся и опустил голову. Партия существует, работает. С этого момента процесс потерял для него свое страшное значение. Эти господа не могут решить его судьбы. Как бы они ни решали, их приговор может иметь лишь временное значение. Партия живет, партия работает. Истинное значение этого процесса — использовать его для агитации. «Гм… Мы должны агитировать, агитировать здесь, окруженные часовыми, перед этой публикой, с глазу на глаз с классовым врагом…»
После оглашения обвинительного акта слово получил Андрей.
Он говорил спокойно, сопровождая речь широкими жестами, стоя перед судом, как учитель перед учениками.
— Я попытаюсь объяснить вам сущность нашего движения… Борьба классов… Международный империализм… Советская Россия — настоящая родина трудящихся всего мира…
Председатель, восседающий в своем высоком кресле, пропускает слова Андрея мимо ушей. Он устал, ему скучно. После многочисленных коммунистических процессов этот процесс уже не является сенсацией, и даже самый строгий приговор — виселица — не может уже служить лестницей к карьере, как бывало в 1919 году. Да, этот процесс — только лишняя работа. Да.
Председатель почти спит. Но слова «Советская Россия» ударяют ему по нервам, и он стучит по столу карандашом.
— Рассказывайте о том, что касается лично вас. Не повторяйте банальных, плохо заученных общих фраз. Вы тут не в кабаке.
— Я как раз говорю именно о том, что я делал и почему я должен был работать так, а не иначе, — с невозмутимым хладнокровием парирует Андрей нервный выпад судьи. — Не мешайте, пожалуйста!
— Это нахальство! — возмущается судья. — Я лишаю вас слова. Садитесь! Приговариваю вас к однодневному карцеру. Садитесь!
Андрей прикидывается удивленным.
— Как это понимать? Не собираетесь же вы судить по делу, сущность которого вам незнакома? — иронически спрашивает он.
Председатель суда, красный от бешенства, кричит:
— Садитесь! Сейчас же садитесь!
— Послушайте… — не отступает Андрей.
Но по знаку председателя двое часовых силой заставляют его сесть. Обвиняемые громко протестуют. Публика нервничает. Адвокаты один за другим просят слова. Председатель грозит очистить зал, обещает обвиняемым штраф, карцер.
Проходит четверть часа, пока наконец порядок более или менее восстанавливается.