— Войдите.
— Вы меня простите, товарищ Ковач, что я так поздно вас беспокою. Я увидела у вас свет и решилась войти к вам. Я уже давно собиралась это сделать, чтобы поближе свести с вами знакомство, но у меня все не хватало мужества. Женщины, как вы, вероятно, знаете, и вообще-то не очень храбрый народ, — чего же можно ждать от буржуйки!.. Разрешите присесть?
— Пожалуйста.
Она придвинула кресло поближе к моему и уселась.
Я впервые теперь мог ее разглядеть, как следует: она сидела передо мной, нога на ногу, с папироской в углу рта, устремив на меня испытующий взгляд больших серых глаз. От ее платья исходил сильный запах духов.
— Папиросой я могу вас угостить, товарищ Ковач, спички же вам придется самому раздобыть. Моя папироса, как видите, погасла.
— Что, собственно, вас…
— Сперва дайте мне огня. Спасибо. Так. А вы курить не хотите? Ну, как знаете…
— Что, собственно, вас…
— Потерпите немного. Не пугайте меня подобной поспешностью. Дело, видите ли, далеко не такое простое. Я опасаюсь, как бы вы меня не выругали или, что еще хуже, не высмеяли…
— Можете спокойно говорить. Смеяться над вами я уж во всяком случае не буду, ругаться же — я вообще без причин не ругаюсь.
— Тогда я буду говорить. У нас диктатура: вы приказываете — я подчиняюсь. Но, как я уже сказала, не так-то легко объяснить, почему я решилась побеспокоить вас. Знаете — внутреннее побуждение… Категорический императив, как сказал бы Кант… Вы Канта читали, товарищ Ковач?
— Нет, не читал.
— Ну… это, впрочем, и не так важно, — казала она, пуская мне в лицо струю ароматного дыма. — Устаревший философ, неспособный дать ответа на запросы нашей современности. Герой нашего времени — Ленин, творец диктатуры пролетариата. Я, к сожалению, Ленина не знаю, но очень хотела бы познакомиться с его учением. В университете я изучала философию, так что в должной мере обладаю подготовкой, нужной для усвоения идей Ленина. К сожалению, он писал по-русски, я же, помимо венгерского, владею лишь европейскими языками. Я не была достаточно предусмотрительна и не подготовилась к наступлению диктатуры пролетариата… В создавшемся положении у меня не остается ничего другого, как обратиться к вам, — вы единственный большевик, которого я знаю. Очень прошу вас, объясните мне, в чем сущность большевизма? «Красную газету» я, понятно, ежедневно прочитываю, но там пишут только по практическим вопросам, и я не могу представить себе — нет, это совершенно невозможно! — чтобы эта новая религия, религия, несущая человечеству освобождение, вся состояла из таких мелочей, как реквизиция жилищ, запрет алкоголя, революционный правопорядок… Нет, от новой религии я жду, понятно, чего-то совершенно иного. Эти мелочи, конечно, лишь маловажные детали, в лучшем случае — лишь средства, так же, как и террор, и я убеждена, что ваша цель лежит где-то гораздо глубже, гораздо дальше. Только это одно я знаю, все же остальное я жажду услышать от вас, дорогой товарищ. Объясните же мне эти идеи, во имя которых с такой легкостью обрекают людей на смерть. Что же, стало быть, представляет собой большевизм?
— Мне думается, с вами мне говорить об этом нет смысла.
— Предрассудок, товарищ Ковач! Предрассудком было бы думать, что со мной нельзя говорить только потому, что у меня чистые ноги. У меня, я вам уже сказала, есть нужная подготовка. Да и самый социализм — для меня область не новая. Я при случае, когда вы будете свободны, покажу вам свою библиотеку, если только до тех пор ее у меня не реквизируют… Итак?
— Бросим это… Если вы так много читали, чему может вас научить необразованный рабочий?
— Это вы должны знать лучше меня. Речь ведь идет о вашей религии. Вы же не хотите, надеюсь, сказать, будто не знакомы с собственной религией?
— Религией? У меня нет никакой религии.
— Я имею в виду большевизм.
— Большевизм — не религия.
Так что же он такое?
— Что? Старый мир умер. Он был плох, а потому и погиб. Мы строим новый… Вот и все.
Я понимал, что мое объяснений не очень-то удачно, но мне никак не удавалось собрать мыслей: так действовала на меня эта женщина, все ближе во время беседы подвигавшаяся ко мне и глядевшая на меня вызывающим взглядом. Не в силах больше усидеть на месте, я вскочил и принялся расхаживать по комнате.
Немного погодя поднялась и она, провела рукой по платью и, сделав несколько шагов, преградила мне дорогу.
— Знаете ли, товарищ Ковач, я смотрю так… Впрочем, бросим это. Я не стану спорить и готова принять ваше определение. Но все же подобная несложная формула обладает, наряду с некоторыми преимуществами, и явными недостатками — она не охватывает многих жизненных деталей. Я вам приведу пример. «Старый мир умер»… Если применить это положение к взаимоотношению полов, то эта фраза обозначает, очевидно, что старые формы брака отмерли, исчезли, вероятно, даже и старые формы любви и, быть может, даже самая любовь упразднена. Но ваше определение имеет также и заключительную часть: «Мы строим новый мир». Это обозначает, повидимому, то, что взаимоотношения полов должны теперь регулироваться как-то иначе, — таким, по всей вероятности, образом, что каждый получит то, что ему нужно… Как это произойдет — об этом вы не говорите. Свободная любовь?.. Коллективный брак?.. Или, быть может, какое-нибудь еще неизвестное до сих пор в истории разрешение этого вопроса.