— Не знаете, куда девался Даниил?
— А почему вы не танцуете?
— Я ищу Даниила.
— Он ушел в Пешт.
— Зачем?
— Его вызвал к себе Бела Кун.
Около полуночи мы, восемь коммунистов, собрались у Пойтека.
— Положение очень серьезное, — сказал Пойтек. — Красная армия не в состоянии сопротивляться, и, что хуже всего, социал-демократы собираются положить всему конец, а они — этого отрицать нельзя — в большинстве. Бела Кун с трудом настоял в правительстве на том, чтобы последнее слово о судьбах революции осталось за рабочим классом. На завтра созвано собрание металлистов. Кун и Ландлер будут убеждать рабочих взяться за оружие. А затем, — можете сколько угодно удивляться или негодовать, — главнокомандующий Бем выскажется за то, чтобы сложить оружие.
— Негодяй!
— Побаиваюсь, как бы рабочие не последовали за ним, — заметил старый Липтак.
— И, думаешь, они возвратят фабрики?
— Как знать…
— Рабочие, по-моему, возьмутся за оружие.
— Да, — твердо произнес Пойтек. — Завтра днем мы созовем конференцию всех заводских уполномоченных.
Я вышел на балкон под звездное небо. Улицы были безлюдны. Слышались лишь тяжелые шаги милиционера.
«Висельник приносит грозу» — гласит венгерская пословица.
Румыны на Тиссе и чехи под самым Будапештом воздвигают виселицы для коммунистов.
Ураган… Неистовый ветер когтистыми лапами срывает красные украшения с голов зданий, подкидывает их в вышину и, вдоволь натешившись, швыряет их в уличную пыль, — но, минуту спустя, они уже снова носятся высоко над домами.
Фью-ху-ху-ху-ху…
Леса строящегося дома обрушиваются, похоронив под своими обломками четверых рабочих.
С фронтона народного театра срывается кусок мраморной ноги греческой богини и падает на голову проходящей женщине.
— Помните, в день объявления войны была такая же гроза…
— Нет, это было в день вручения ультиматума Сербии.
— Вы правы — это был день ультиматума. Ветер в тот день с корнем вырывал деревья.
— Румыны в два дня дойдут до Пешта.
— Чехи будут раньше.
— Национальные венгерские войска идут вместе с румынами.
— Дай-то бог!
Стало быть, всего каких-нибудь два дня, и мы…
В рабочий дом мы явились все вместе. Было всего пять часов дня, но так как небо покрывали свинцовые тучи, то низкий, ободранный и грязный зал был погружен в полумрак.
«Большим» зал был только по имени — на деле же он таковым не был. После нашей победы мы здесь собрались впервые.
— На сегодня этого зала хватит, — сказал Пойтек. — Сегодня все равно явятся одни только уполномоченные.
— Да и те не в полном, вероятно, составе, — заявил Фельнер. — Люди не посходили еще с ума, чтобы являться в такую непогоду, — особенно, когда их к этому не принуждают…
Он кисло улыбнулся и повторил: «в такую непогоду», чтобы каждому было понятно: Фельнер имеет в виду отнюдь не свинцовые тучи и резкий ветер.
— Уж если сегодня не соберутся…
— Вы еще очень молоды, товарищ Ковач, и многое видите не в надлежащем свете. Лет двадцать тому назад и я был не лучше вас, но с того времени я кое-чему научился.
К шести часам народ собрался. Пришли не все те, кто должны были явиться, но все же нас набралось достаточно: к тому моменту, когда Фельнер объявляет заседание открытым, в зале находится не меньше ста человек.
Все чувствуют себя усталыми после вчерашнего празднества, после сегодняшней работы, все подавлены этой духотой и главным образом общей растерянностью. Тихо перешептываются, точно поверяя друг другу страшные тайны.
— Бем утверждает…
— Да, но Бела Кун…
— Рабочие дружины…
— Металлисты…
— Румыны…
— Тибор Самуэли…
Говорит Фельнер. Сегодня он тоже утомлен, его голос звучит вяло и хрипло. Но зато он очень революционно настроен. Он часто упоминает Маркса и Ленина. О мировой революции он тоже не забывает.
Несколько робких одобрительных возгласов.
Фельнер ведет к намеченной цели:
— Исторические дни… Ответственность перед историей… Румыны, чехи… Банкротство Красной армии… Мир или смерть… Мир, мир… Цена мира — демократия. Демократия, Демократия… Правительство, опирающееся на профсоюзы… Мир, мир, Революционные традиции рабочего движения в Венгрии. Пацифизм… Мир… Хлеб… Благожелательство Антанты…