Молчание. Здесь свыше ста человек, но в зале такая тишина, словно нет здесь ни единого живого существа. Сто рабочих. Большинство сидит, опустив головы, как бы стыдясь чего-то. Когда они поднимают глаза, в них читается стыд и ужас.
Стыд и ужас…
— Антанта… Антанта…
Когда замирают последние слова Фельнера, меня тоже охватывают угрызения совести: мы не сделали всего, что нужно. Нет, нет!
Стыд! Стыд! Непреодолимый ужас сжимает мне горло — за спиной я впервые слышу слова «белый террор»!
— Слово принадлежит товарищу Пойтеку.
Пойтек бледен. Несколько минут он безмолвно стоит на трибуне. Дважды вытирает он носовым платком сухой лоб и продолжает стоять задумавшись.
Что это с ним? Он не в состоянии говорить? Возможно ли?
Слушатели затаили дыхание. Пойтек на шаг подается вперед. Теперь он у самого края трибуны. Тут мне впервые бросается в глаза, что у Пойтека поседели виски.
— Слово принадлежит товарищу Пойтеку, — повторяет Фельнер.
— Товарищи…
Резко звучит голос Пойтека. Вялые слушатели вздрагивают — словно сквозь них пропустили электрический ток. Все глаза устремлены на Пойтека.
Резко звучит его голос, но слова его просты.
Он не говорит о мировой революции и не упоминает Маркса и Ленина.
— Дело в следующем. Мы должны, наконец, прямо поставить вопрос: выпустим ли мы из рук фабрики, выпустим ли из рук страну, выпустим ли из рук власть?
Он умолкает и ждет ответа.
Молчание.
Люди сидят, опустив головы.
Молчание. Пойтек тоже молчит. Он стоит неподвижно. Его добрые глаза лихорадочно блестят.
Молчание. Рабочие думают. Этот простой вопрос поразил всех своей неожиданностью. Ну да — в этом, понятно, все дело. Но кто об этом думал? Кунфи всегда лишь говорил, что диктатуру мы должны осуществлять как-то иначе. Бем… Фельнер… Каждый говорил лишь, что «иначе». Говорили, что Антанта пошлет продовольствие — мясо и жиры, платье и обувь, гм… Но что это «иначе» обозначает: выпустить из рук?! Отказаться от социализма, вернуться вспять?.. Тяжкий, тяжкий вопрос!
У Пойтека вырывается нетерпеливый жест, и снова звучит его голос. Ничего нового он не добавляет. Он попросту повторяет свой вопрос.
Молчание. Все взгляды устремлены на Пойтека. Зал почти погружен в темноту. У меня такое ощущение, что взгляды светятся.
Выпустить из рук?..
— Нет!
Сперва один голос, потом другой, и вот уже говорит вся рабочая масса, пролетариат.
— Нет!
Слова Пойтека явились ответом на многие мучительные вопросы — на те вопросы, которыми прежние вожди рабочих затуманили их сознание и внесли некоторое колебание в рядах армии революции:
«Зачем нужен террор? Чтобы прийти к социализму?»
«Зачем нужна война?»
«Почему Россия, а не просвещенный Запад?»
«Должен ли правящий класс питаться тыквой и ячменной похлебкой?»
Все это нашло свой ответ в вопросе Пойтека.
— Нет! Нет! Нет!
Я поворачиваю выключатель. Все вскакивают со скамей. Все кричат, все потрясают кулаками. Фельнер бледен. В эту минуту он в зале единственный социал-демократ.
Мы единогласно выносим резолюцию: оружием защищать пролетарскую революцию. Оружием, террором, своею кровью!
И вы в самом деле думаете, что рабочие пойдут на фронт? — спрашивает меня Фельнер при выходе из зала.
— Советую вам помолчать, — обрываю я его.
— Это что же — угроза?
— Да.
Я звоню Отто по телефону, но его дома не оказывается — он на собрании металлистов. Час спустя я снова вызываю его и застаю дома.
— Будапештские рабочие берутся за оружие, — говорит он раньше, чем я успеваю слово вымолвить. — Речи Куна и Ландлера…
— Уйпештские рабочие порешили на том же, — прерываю я его.
— Итак, революция одержала победу над социал-демократией!
Отто говорит очень громко, почти кричит и громко при этом смеется. Я чувствую себя вправе сказать ему то, что он неоднократно говорил мне:
— Ты говоришь, словно ребенок.
Отто говорит очень громко, почти кричит, и громко смеется над моими словами.
— За работу, Петр!
На следующий день:
Мобилизация в партии.
Мобилизация в советах.
Мобилизация в профсоюзах.
Мобилизация на каждом заводе, на каждой фабрике.
Все военные припасы реквизированы.
Фабричные трубы извергают клубы черного, тяжелого дыма: на каждом заводе кипит работа на Красную армию.
Трамваи ускорили свой бег. Автомобили бешено носятся по улицам. Все раньше встают и позже отходят ко сну. Кровь быстрее течет в наших жилах.