Выбрать главу

Анталфи продолжал стоять спокойно, скрестив на груди руки и не выказывая ни малейшей охоты уходить.

— Солнце зашло, — сказал он нараспев, точно декламируя, — скоро ночь покроет измученный город. По улицам рыщут румынские патрули. Ты, видно, хочешь, чтобы румынские штыки пронзили мне сердце? Ты готов взять это на свою совесть?

— Я ничего другого не хочу, кроме того, чтобы ты тотчас же отсюда убрался и никогда в жизни не попадался мне на глаза.

Мадам Шумахер громко рыдала.

Анталфи обернулся к ней:

— Не плачь, сестрица, не унижайся перед этим человеком. Ха-ха-ха! Это пресловутое венгерское гостеприимство!.. Это прославленное венгерское благородство — выбросить на улицу несчастного человека, гонимого и преследуемого…

— Чтоб чорт у тебя язык вырвал, старый комедиант! — сказал хозяин, понемногу смягчаясь.

Анталфи не успел доиграть этой сцены, как пришли гости. В одном из них я без особого удовольствия узнал Лауфера, вчерашнего посетителя товарища Кусака. Лауфер тоже, повидимому, узнал нас; он удивленно взглянул на нас, но и виду не подал, что уже с нами встречался. Он приветливо улыбнулся, когда Анталфи назвал себя.

— Честь имею представиться: Анталфи, директор венгерской труппы в Словакии. А это мой секретарь, — добавил он, указывая на меня.

— Мы пришли к вам от имени организационного комитета христианской национальной партии, господин Шумахер, — начал Лауфер. — Мы вполне убеждены в том, что вы, как хороший венгерец, не можете не сочувствовать нашей измученной, угнетенной родине.

— Жена, подай сюда, в столовую, две бутылки красного вина и закуски, а в той комнате постели своим. Мой зять уезжает завтра в занятую неприятелем страну, — объяснил Шумахер своим гостям.

Она постлала нам на полу, но положила при этом столько разных подушек и перин, что хватило бы и на десять постелей. На стол она поставила еще бутылку вина.

— Завтра утром тебе придется уйти, Миклош, — сказала она дрожащим голосом.

— А я, думаешь, остался бы под одной кровлей с таким человеком, угощай он меня хоть марципанами из чистого золота? Ну, братец, какого ты мнения — умею я обращаться с подобными людьми? — спросил Анталфи, когда мы остались одни. — Платьем обзавелся, ужин достал и ночлег раздобыл. И завтра утром мы едем… Мне уже пришлось то же самое видеть в России, — продолжал он, раздеваясь. — Теперь к власти пришли меньшевики, но их хватит всего на несколько дней, а потом власть перейдет в руки офицеров. Те шутить не станут. Те знают, что такое диктатура, чорт бы их побрал! Да, тяжелые дни наступают теперь для пролетариев! Даже подумать страшно, сколько крови будет стоить то, что… Но погоди, чорт побери! И рассчитаемся же мы с ними через несколько месяцев! И трех месяцев не пройдет, братец, как мы снова будем у власти! Ну, а тогда… А пока что спасайся, кто может… Завтра утром мы уедем.

Но утром нас как громом поразило сразу два печальных известия, одно другого хуже.

— Правительство подало в отставку. Эти негодяи, слава богу, уже сидят в подходящем месте, — этими словами разбудил нас хозяин. — Ну, а теперь проваливай подобру-поздорову, — моему терпению тоже есть предел.

Мы не заставили себя долго упрашивать: оделись и ушли.

— Я знал, что так будет, — сказал Анталфи на улице. — Это всегда так: рабочим вобьют в головы, что не надо террора, не нужно диктатуры, а когда они поверят тому, что террора не нужно, тогда начинается террор белых. Я это уже видел в Сибири, — довольно с меня. Я сегодня же уеду.

Театральная труппа должна была собраться в одном кафе.

И тут-то мы узнали, что румыны на несколько дней приостановили движение поездов. Ехать было невозможно, по крайней мере сейчас. Директор труппы, старый приятель Анталфи, понимал, какая это для нас неприятность.

— Ничего, — сказал он, — это отсрочка всего лишь на несколько дней, беда не так уж велика. Будапешт — культурный город, здесь ничего дурного случиться не может, а с первым поездом мы уедем. Да и кто станет обращать на тебя внимание? Ты ведь ничего особенного и не делал. Ты, собственно говоря, вовсе не большевик, а скорее жертва большевиков. Тебя насильно заставили вступить в Красную армию. Что ты мог поделать? Тебе оставалось лишь повиноваться. И ты был прав, спасая себя для отечества. А впрочем, повторяю, через несколько дней мы уедем.