Я не нашелся, что ответить и беспомощно стоял перед нею.
— Не хочешь говорить, Петр?
Я был не в силах ответить. Опустив глаза, я стоял перед Драгой, а потом, не давая себе отчета, что делаю, вдруг обнял ее и прижал к себе с такой силой, что она тихо вскрикнула.
В продолжение трех недель мы ежедневно проводили вместе все послеобеденное время и вечера. Мы читали и спорили. Драга с такой настойчивостью проверяла, много ли я прочел и что из прочитанного сохранилось у меня в памяти, точно она и впрямь задалась целью сделать из меня ученого.
— Ты до тех пор нуждаешься в моем контроле, пока сам не поймешь, что без напряженного труда ты не можешь стать хорошим коммунистом. Только тогда можно будет тебя предоставить себе самому. Во всяком случае, учение дается тебе легче, чем мне, потому что ты на практике изучил, что такое рабочее движение, что такое революция…
Зайдя однажды вечером к Драге в комнату, я застал там всех вверх дном. На столе, на кровати, даже на полу в страшном беспорядке были навалены тетрадки, письма, рукописи. Ящик от стола был вынут и прислонен к стене.
— Что случилось?
— Навожу порядок, — ответила Драга и кинула связку в открытую пасть маленькой железной печки. — Садись, Петр.
Я сел, а она снова принялась за работу. Она целыми пригоршнями бросала разорванные бумаги в печку, другие же перевязывала и укладывала на подоконник. Через полчаса в ее комнате и следа беспорядка не оставалось, и только дымилась печурка. Драга открыла окно, и мы принялись кипятить воду для чая.
— Пока вода вскипит, я прочту тебе письмо, полученное от матери.
— Я же не понимаю по-хорватски.
— Знаю. Я переведу тебе на немецкий. Слушай.
Достав из папки письмо, она принялась читать так быстро, точно оно написано было по-немецки и не приходилось терять времени на его перевод.
«Дорогая моя дочь. Несколько проживающих в Вене знакомых передали нам тревожный и чудовищный слух, будто ты без церковного и родительского благословения и без гражданской регистрации стала жить с мастеровым, с каким-то слесарем, бежавшим от преследования закона в Вене. Мы отказываемся верить этому, но если это окажется правдой, то ты, мое бедное, заблудшее дитя, причинило нам, своим несчастным родителям, глубокое горе. Я и твой бедный отец невыразимо страдаем. Чтобы положить конец неизвестности, Елена послезавтра выедет в Вену и тотчас же навестит тебя. Встреть ее с любовью, пойми, наконец, что она любящая сестра, которая приносит огромную жертву, отправляясь за тобой в проклятый город, где грабители и убийцы разгуливают на свободе. Нас обнадежили, что здесь твое дело вскоре будет прекращено, и тебе можно будет вернуться…»
— Ну, дальше читать не стоит, остальное уже неинтересно. Главное же, что завтра, по всей вероятности, ко мне пожалует гостья — старшая сестра.
— Ты мне до сих пор не говорила, что у тебя есть сестра.
— Не считала нужным о ней говорить. Елена, думаю, тоже не очень любит хвастать мною, — мы обе стыдимся друг друга. Кстати, она замужем за жандармским майором. В последний раз я видела ее, когда сидела в загребском арестном доме — она явилась с тем, чтобы попрекать меня. Это было, когда меня арестовали за распространение листков среди солдат, мобилизованных против венгерских красных.
— Значит, это ты для госпожи майорши наводишь в комнате порядок?
— Да, дело в том, что госпожа майорша способна на все, буквально все… Я не хочу, чтобы ее сестринская любовь причинила еще кому-нибудь неприятности помимо меня. Я уничтожила все, что — попадись оно в чужие руки — могло бы причинить вред тем или иным товарищам. То, что я здесь сложила, я еще сегодня вечерам отнесу в более надежное место. До сих пор таким «более надежным местом» была моя комната. Проводишь меня в Гицинг?
— Конечно.
На следующий день, проходя по двору, я издали увидел Драгу с сестрой. Она была чрезвычайно похожа на Драгу, но очень мне не понравилась. Лицо у нее было точно фарфоровое и одета она была, как уличная женщина. Вечером я дважды заходил к Драге, но не заставал ее дома.
Утром я отправился навестить Анталфи. Отобедав, мы все послеобеденное время провели вместе, а вечером даже пошли в кино. Когда я вернулся домой, время уже шло к полуночи. Шел я пешком около часа, потому что теперь, когда дела Анталфи пошли в гору, мне как-то неловко было просить у него денег на трамвай, ему же и в голову не пришло спросить, есть ли у меня деньги.
— Где это ты шатался? — пробормотал Пойтек.
— Я был у Анталфи.