— Конечно.
Полицейский погрузился в глубокую задумчивость. Он сидел спиной к окну, так что свет падал на меня, его же лицо оставалось в тени. Он закурил новую папиросу, затем вынул часы и долго смотрел на них. Мы оба молчали.
— Итак, вы ищете работу? Вы, надеюсь, не очень разборчивы?..
— Нет, я не разборчив.
— Прекрасно. В такое трудное время и нельзя быть особенно разборчивым. Впрочем, работа, которую я собираюсь предложить вам, при настоящих условиях является одной из лучших. Нельзя даже сказать, чтобы это была очень тяжелая работа. Необходимо некоторое знание людей, безусловная честность — и ваша работа окажется полезной и для вас и для общества. К тому же мы будем вам вполне прилично платить…
Он опять выдержал паузу, но теперь я уже не стал дожидаться, пока он снова заговорит.
— Если я вас правильно понял, вы хотите, чтобы я стал полицейским шпионом?
— Полицейским шпионом! Какое некрасивое выражение! Хотя оскорбительный привкус слова «шпион» давно уже отошел в прошлое. Во время войны наиболее героическую работу выполняли именно шпионы. Но, во всяком случае, вы правы: я хочу ходатайствовать перед государственной полицией именно в том направлении, чтобы она приняла вас в число своих сотрудников. Работать у нас и легче и прибыльнее, чем на фабрике, не говоря, уже о том, что работу на фабрике у нас, в Австрии, вы вряд ли получите. С тех пор, как началась эта самая демократия, здесь столько безработных… Словом, вы вряд ли можете надеяться в ближайшие год-два получить работу на фабрике. А нельзя ведь до бесконечности жить дружеской поддержкой, в особенности, когда сами друзья не миллионеры. На то же, чтобы вновь начать существовать за счет большевизма, вы, как умный человек, надеюсь, не станете рассчитывать. Большевизм — это дело прошлого. Венгерские коммунисты раз навсегда скомпрометировали в Европе идею революции. Русская революция тоже близится к концу. Словом, я не преувеличиваю, говоря, что единственная серьезная возможность для вас вернуться в человеческое состояние, — это поступить к нам на службу? Что до подробностей…
— Мне подробности не интересны, я честный человек.
— Знаю. Именно поэтому я и предлагаю вам поступить к нам… Или вы, быть может, полагаете, что наша работа недостаточно честна? Так, что ли? Гм. Ну, ладно. Не будем спорить. Теперь ведь демократия! Демократия дает вам право считать мою профессию нечестной, меня же лишает права требовать удовлетворения за обиду. Впрочем, в данном случае я и не добиваюсь удовлетворения. Я знаю, что прав, — и это для меня высшее удовлетворение.
Он улыбнулся, и я понял, что он играет мною, что вся его приветливость направлена на то, чтобы сделать меня податливее. Меня так и подмывало чем-нибудь запустить в него.
— Вы, друг мой, еще очень молоды и считаете важным многое такое, что люди более зрелые уже не могут, да и не хотят принимать всерьез. Уже целый ряд коммунистов более зрелого возраста предложили нам свои услуги…
— Неправда! Клевета! Ложь!
— Ложь? Ну, как знаете. Я хотел вам только добра, но если вы мои намерения принимаете иначе… Я, знаете ли, принял вас с такой любовью только потому, что при виде вас вспомнил о сыне. Сын мой, примерно одних лет с вами, в русском плену, где-то в Сибири, бедненький! Увидев вас, я подумал… Мой бедный Курт, может быть, также нуждается в помощи. Я поэтому решил пойти вам навстречу, надеясь, что всевышний тогда сделает так, чтобы и у моего сына оказался покровитель. Но вы отталкиваете руку помощи, которую я вам протягиваю. Что же я могу тут поделать! Не силой же заставлять вас принимать от меня помощь…
На минутку я подумал, что был несправедлив к этому человеку и что он действительно считает предложение, сделанное мне, благим делом. Но эти мысли тотчас же исчезли, потому что полицейский продолжал:
— Правда, я был немного несправедлив к своему сыну, сравнивая его с вами. Мой сын никогда не падал, да ни при каких условиях не падает так низко, чтобы быть на содержании у женщины, чтобы жить на деньги своей любовницы, как это делаете вы.
— Как?
— Полиции, друг мой, все известно. Будьте уверены, мы знаем также, что вы злоупотребляете правом убежища и вербуете здесь людей для красной армии. Мы знаем, что вы ходите в кафе на деньги студентки из Югославии, и для нас не является тайной, что на средства этой барышни вы приобрели себе зимнее пальто. Не вскакивайте, мой друг, прошу вас сесть и успокоиться. Я больше не стану касаться этих неприятных тем и не собираюсь журить вас… Но если уж вы отказываетесь от моей помощи, то выслушайте, по крайней мере, совет: никогда и ни при каких обстоятельствах не забывайте о человеческом достоинстве. Что сделано, то сделано, но в будущем постарайтесь лучше оберегать свое человеческое достоинство. Это я вам отечески советую, от чистого сердца. Ну, а что касается остального, то если вы обязательно хотите работать на фабрике — странный вкус! — то, может быть, я сумею вам в этом помочь, хотя вы и вели себя в отношении меня далеко не так, чтобы заслужить мою помощь. Ну, да бог с вами… Вы, значит, хотите работать на фабрике? Ладно. Но работы на фабриках у нас, в Австрии, нет. Ничего не поделаешь. Поэтому помочь вам я могу только тем, что предоставлю вам возможность выехать туда, где легче получить работу, где нужны фабричные рабочие. Куда вы хотите ехать — в Чехо-Словакию или в Югославию?