Трудно передать чувство восхищения, когда глициния эта вдруг расцвела. Казалось, будто сиреневый водопад обрушился с неба.
— Если Седоус и впрямь находится там, наверху, в чем меня постоянно уверяют, — доверительно сказал Тис ту Гимнасту, — то он наверняка бы воспользовался этой лестницей и спустился бы по ней, хотя бы на минутку!
— Знаешь, Тисту, ты просто-напросто забиваешь себе голову разными бреднями, — отозвался пони.
— Но мне так не хватает его, если бы ты знал… и потом, я ничего о нем не знаю… — прошептал Тисту.
А лестница все росла и росла. Все газеты, где появилась ее цветная фотография, захлебывались от восторга: «Пушкострельская лестница из цветов — это восьмое чудо света!»
Если бы у читателей спросили, каковы же первые семь чудес, они бы, пожалуй, не смогли на это ответить. А вы попробуйте сами: задайте из простого любопытства вот такой же вопрос своим родителям!
Однако Седоус и не думал спускаться.
«Подожду еще до утра третьего дня, — решил Тисту, — а потом сделаю так, как задумаю".
Наступило наконец и утро третьего дня.
Когда луна убралась восвояси, солнце пока не встало, а звезды ста ли медленно гаснуть, Тисту проворно соскочил с кровати. Это было то самое время суток, когда ночь уже миновала, а день еще не вступил в свои права.
На Тисту была длинная белая рубашка.
«Куда это запропастились мои ночные туфли?» — досадливо поморщился он. В конце концов одна отыскалась под подушкой, другая — на комоде.
Он стремглав скатился по перилам, крадучись выбрался из дома и при пустился к лестнице, возвышавшейся посреди лужайки. У лестницы по чему-то стоял уже Гимнаст. Шерсть у него как-то поблекла, одно ухо об висло, грива спуталась.
— Как, ты уже встал? — удивился Тисту.
— Вчера вечером я не пошел в конюшню, — ответил ему пони. — Должен тебе признаться, что всю ночь я пытался подгрызть самое основание твоих деревьев, но у меня ничего не вышло — слишком уж твердое дерево. Как говорится, оно мне не по зубам.
— И ты хотел уничтожить такую красивую лестницу? — все больше и больше удивлялся Тисту. — Но зачем? Для чего? Неужели лишь для то го, чтобы помешать мне подняться?
— Да, — грустно кивнул головой пони.
Загорелись в траве жемчужным блеском капли утренней росы. И в эту минуту, при слабом свете занимавшейся зари, Тисту увидел, как в глазах пони сверкнули вдруг две крупные слезы.
Учтите на будущее: если лошади плачут, то всегда из-за каких-то важных причин.
— Ну что ты, Гимнаст! Не надо так убиваться, а то разбудишь весь дом, — стал утешать пони Тисту. — Почему ты так нервничаешь? Ведь тебе хорошо известно, что голова у меня никогда не кружится. Я только поднимусь наверх и тут же спущусь обратно… А спуститься мне надо еще до того, как встанет Каролус…
Но пони Гимнаст не в силах был удержаться от слез.
— Я знал об этом еще раньше… знал, что это непременно когда-ни будь случится… — всхлипывал он.
— Я постараюсь принести тебе в подарок маленькую звездочку, — сказал ему Тисту. — До свидания, Гимнаст.
— Прощай, — ответил пони.
Он увидел, как Тисту стремительно бросился к перекладинам из глицинии и принялся карабкаться наверх.
Тисту поднимался размеренно, легко и ловко. Вскоре его ночная рубашка стала походить на большой носовой платок.
Гимнаст вытянул шею. Фигурка Тис ту все уменьшалась и уменьшалась. Потом она превратилась в маленький шарик, в горошинку, в булавочную головку и, наконец, в пылинку. И когда разглядеть Тисту было уже невозможно, Гимнаст, понурив голову, отошел от лестницы и принялся щипать траву на лугу, хоть и был вовсе не голоден.
А Тисту, поднимаясь по лестнице, видел еще землю.
«Смотри-ка, — изумился он, — луга-то все голубые».
На миг он остановился. На такой ужасающей высоте все меняется. Сверкающий дом пока поблескивал внизу, но напоминал уже не дом, а какой-то переливавшийся вспышками бриллиант.
Ветер врывался Тисту под рубашку и надувал ее парусом.
«Надо покрепче держаться!» — решил Тисту и вновь полез наверх. Он думал, что дальше будет еще труднее, но, как ни странно, подниматься становилось все легче и легче.