Для развития и упражнения памяти в школе устраивают состязания чтецов. Жан запоминает легко, но в число лучших не входит. Собственная память представляется ему странной губкой, неспособной выжать из себя все, что впитала.
Однажды утром, сославшись на сильную боль в горле, он пошел к Амону — просить совета.
— Ничего страшного нет, — сказал лекарь, осмотрев его горло.
— На самом деле, я хотел спросить…
— Что же?
— Про память… как можно ее укрепить?
— Учите наизусть, читайте и читайте, тренируйте память, как мышцу.
— Вы сами так и поступали?
— Да. Учил, читал и слушал, очень много слушал. Чего только не рассказывают врачам — вы и представить себе не можете!
— Зачем же это все запоминать?
— Затем, что все эти истории служат мне доказательством того, что Господь расточает свои дары и благодать на ничтожных людей.
Из кабинета медика Жан вылетел, словно на крыльях. Природа распределяет свои милости неравномерно. В его организме некоторые части имеют преимущество перед другими, и именно они сулят большое будущее. Завоевать победу, славу может память. Если пол — это что-то, о чем и говорить нельзя, то на память никаких запретов нет. Веселый, бодрый, он прибежал в свою спальню. Отныне его стихией станет память.
Азартный дух соперничества не совсем отвечает серьезному тону, который задают учителя, но они не препятствуют детям. И Жан не брезгует этой забавой, день ото дня он выступает все успешнее и постепенно входит в число лучших.
Лансло недавно разработал метод изучения греческого языка, использующий новых авторов — Софокла и Еврипида, например. Говорят, он единственный, кто непосредственно знаком с их творениями. А еще говорят, это вещи опасные, поскольку в них рассказывается о людских пороках и непомерной гордыне, причем каким-то очень пестрым языком, способным передать и самое возвышенное, и самое пошлое. В трагических монологах героев упоминаются кровь, тело, легкие. И это звучит еще резче, чем у Овидия, потому что обращено прямо к вам, с театральной сцены. Учитель все подобные места читает размеренным, спокойным голосом и каждый раз замечает, что это образы, фигуры речи, но Жан угадывает за словами трепещущую плоть, горячее дыхание, неумолимую игру телесных соков.
Он поступает, как обычно: заучивает, декламирует, все дольше, все выразительнее, и раз за разом выходит победителем из всех соревнований: в классе и за его стенами. Однако через несколько недель он устает. Чужие голоса и интонации ему мешают, не дают, как он хочет, остаться наедине с этими новыми текстами. Даже от главного соперника и друга, Тома, он отстраняется, уходит в лес, один. Бродит вокруг пруда или сидит на берегу. Читает вновь и вновь, на разные лады. Слова совсем простые, безыскусные, но гремят у него в голове, рокочут громом, и огненными зигзагами вспыхивают страсти людей и богов. Не говоря уж о ярости женщин. Все, что Жану известно о женщинах: у них белая кожа, нежные благословляющие голоса, они закутаны в шелковые балахоны, — неистовые Антигона, Электра, Иокаста поражают его еще больше, чем царица Дидона. Он попадает с ними в другой климат, в другие широты, к другой расе. Даже деревья в этом новом мире могли бы завопить.
Случается, в этих укромных местах его иногда застигает Тома.
— Запрещенная книга, смотрите!
Жан, сидевший под дубом, вздрагивает от неожиданности. Поднимает глаза на приятеля, но утыкается взглядом в коричневый томик у него в руках.
— Покажите!
Он выхватывает книгу, листает, читает вслух: «Лишь взглянула друг на друга молодая чета, так и влюбилась; души их с первой встречи познали свое родство и устремились друг к другу, как к достойному и сходному»[27].
— Хватит! Тише! — испугался Тома.
Но Жан продолжает: «Глаза их долго и напряженно всматривались, словно они старались припомнить, не видели ли они где-нибудь друг друга и не знавали ль ранее».
Юноши сцепились неприязненными взглядами. У Жана перехватывает горло, но он читает дальше: «Потом, словно устыдившись происшедшего, они покраснели. И вдруг — думается, страсть проникла уже в их сердца, — они побледнели. Словом, в несколько мгновений выражение и цвет их лица менялись тысячу раз и взоры блуждали, обличая душевное потрясение».
— Вернемся. Это непристойно, — вымолвил Тома.
— У них от страсти побелели лица — будто деревья от удара молнии.
— Деревья от удара молнии чернеют.