Но этого мало, и несколько месяцев спустя король является перед толпою подданных, собравшихся посмотреть на Карусель[73], в доспехе из золотой и серебряной парчи. Не только двор и парижане, но вся страна вдохновлена идеей сплочения в единую нацию под управлением столь блестящего, могучего монарха. В руках у короля щит со словами: Ut vidi vici. «Увидел — победил». Таков его девиз. Он открывает игры в составе первой из пяти четверок всадников. Жан плохо помнит, что делал он сам в те два славных дня, но знает наизусть слова, которые король продиктовал тогдашнему своему летописцу: «Мы выбираем солнце, в геральдике — знак превосходства и, несомненно, самый яркий и прекрасный символ великого монарха».
И все же через несколько дней Жан снова в Пор-Рояле. Гуляет в парке с супругой, дочерью и сыном. Катрин льнет к нему. Он то и дело вслух вспоминает детство: вот тут он сиживал, вот тут, в Уединении, робел, окруженный пустыми скамьями. Протягивает руку в разные стороны, опускается на колени — показать старшему сыну белые фигуры монахинь вдали. Едва не падает, но успевает ухватиться за плечи мальчика. И думает: «Что же такое жизнь? Просто горстка случайных, разрозненных сцен? Или единая линия, извилистая, но руководимая некой высшей, непреложной волей, более значительной, чем смены декораций?» Знать это не дано. Дано другое — он крепко обнимает сына, дочь, потом обоих, берет их за руки и хочет вывести из парка. Но им не хочется идти за ручку, они бегут вперед, проворные крохотные фигурки мелькают между огромных стволов. Жан ускоряет шаг, боится потерять их, им же совсем не страшно, они с веселым смехом оглядываются на него и убегают еще дальше. А в чьи глаза он сам, ребенком, мог бы заглянуть и убедиться, что есть на свете человек, который не переживет его потерю? Такого человека не было, вот разве что Амон упоминал его имя в молитвах.
— Не слишком ли часто вы там появляетесь в последнее время? — осведомился король.
— Бываю иногда, проведываю тетушку.
— Мне не нравятся эти визиты.
— Опасаться нечего.
— Я все же опасаюсь.
Они беседовали с глазу на глаз, в кабинете, куда король позвал его и стал внушать, что для обитателей Пор-Рояля весь мир — тюрьма, они полны презрения ко всему земному. Но нельзя управлять государством, не признавая ценности светских вещей и соглашаясь с тем, что все людские занятия — пустая суета. Они предлагают жить в полном мраке, такая тьма отвращает народ.
— Однако в этой темноте сформировался не один великий ум, — возразил ему Жан.
Этот последний аргумент король пропустил мимо ушей и знаком велел Жану удалиться. Встречаясь с королем, Жан все яснее понимает, что между ними существует некая мертвая точка, где их взаимная приязнь недоуменно замирает. Жан точно слепнет, а король испытывает страх, который оживает всякий раз, когда ему приходится оправдываться перед советниками в том, почему в историографы он выбрал Жана, — конечно, академика, отличного поэта, искушенного придворного, но зараженного скверной янсенизма. «Без тени, которой окутаны его стихи, в них не было бы столько блеска», — порою отвечал король.
В октябре 1684 года умирает Корнель. Быть председателем на ближайшем заседании Академии по жребию выпало Жану. И хотя кончина соперника его не слишком опечалила, зато напомнила, что в его годы уже рукой подать до смерти. Все больше горестных потерь, боль от которых теперь, как никогда прежде, заглушают лишь мысли о многочисленном бодром потомстве. Итак, в начале января ему предстоит произнести речь в честь усопшего, обращенную к его преемнику. Все говорят, что это будет брат Корнеля, Жан ратует за других претендентов, но тщетно — избран он, Тома Корнель. «Видно, мне не отвязаться от этого имени», — досадует Жан. Никола советует не мудрить, а просто написать что-то учтивое и подобающее случаю.
Но Жан терзается денно и нощно, его одолевают воспоминания о яростном соперничестве, томит странное горькое чувство, — похоже, смерть Корнеля задела его больше, чем он ожидал. Ведь речь его посвящена двойной смерти. Не только человека, но и его осиротевшего искусства, и с этим человеком он во многом схож. Единственное средство унять тоску — это перенестись воображением на годы вперед, когда уже не станет ни его, ни всех, кого он знал, останутся только страницы его сочинений, потерянные и обретенные вновь; когда время сотрет все имена, кроме немногих избранных. «Потомки поставят в один ряд великого поэта и знаменитого полководца». Воспевая поэзию, он строит речь от обратного. «Да, сударь, пусть себе невежество презирает поэзию и красноречие, пусть мнит, будто хорошие писатели бесполезны для государства, — мы не побоимся воздать хвалу словесности и тому славному сообществу, которому отныне принадлежите также вы; те высочайшие умы, что, выйдя далеко за пределы обыденного и опередив современников, создают, подобно вашему брату, бессмертные шедевры, принуждены всю жизнь быть несправедливо приниженными, — они, достойные не меньших почестей, чем самые великие герои, — и только после смерти им воздается по заслугам». Вот наконец-то найдено слово для этого проклятия, для гнусной пыли, оседающей на каждое его творение. Бесполезность.
73
Каруселями (в мужском роде) назывались популярные при Людовике XIV конные балеты, празднично-карнавальные зрелища. В данном случае речь идет о Большом Каруселе, который король устроил в честь рождения первенца на площади, с тех пор получившей название Карусель. Тогда он предстал в костюме римского императора со щитом, на котором впервые появился его герб — изображение солнца.