Со времени взятия Иерусалима и завоевания Иудеи на рынки рабов в Риме выставили столько пленных евреев, что цена на них резко упала, их продавали за несколько драхм ланистам. Во всех городах империи евреев отдавали на съедение диким зверям или заставляли убивать друг друга.
Но Леда, как только я отпустил ее подбородок, уронила голову на грудь. Она отказывалась смотреть, но не могла не слышать криков толпы, когда триумфальное шествие остановилось перед храмом Юпитера Капитолийского. Я рассказывал ей то, что видел: солдаты вырвали Симона Бар-Гиору из группы пленников и, подгоняя ударами бича, подвели к месту казни. Толпа замолчала — слышались лишь свист бича и стоны приговоренного, которого заставили встать на колени на Форуме. На его шею обрушился меч центуриона. Глашатай возгласил, что кара постигла главного врага Рима.
Раздались рукоплескания, а Веспасиан и Тит приступили к жертвоприношениям и резали быков. Они окунали руки в их кровь, чтобы получить от них новую силу. Эти окровавленные руки и пурпурные туники слились для меня в одну кровавую пелену, пошатываясь, я пошел прочь. Мне казалось, что, если бы я не держался за руку Леды, то упал бы на землю.
Это была лишь мгновенная слабость, во время которого я забыл, где нахожусь — я боялся упасть в один из оврагов Кедрона или Геенны возле Иерусалима, где сгнило столько трупов.
Смертельный смрад, гной, бродячие собаки, которые дрались с гиенами и шакалами и зловещими стервятниками за куски плоти, — вот что предшествовало этому триумфу.
Я открыл глаза. Веспасиан и Тит возносили моления богам Рима. Но эти боги больше не были моими. Я увлек за собой Леду и сказал для себя и для нее:
— Господь един.
39
Почти каждый день я повторял Леде, что я верую, как и она, в единого бога. Но она, казалось, не слышала меня. Она сидела на полу, обхватив руками согнутые колени, положив на них голову. Ее волосы, длинным тонким покрывалом падали ей на лицо. Но я продолжал говорить с ней. Я надеялся, что мои слова растопят лед и я увижу, как она поднимается, откидывает волосы, увижу ее лицо, ее глаза.
Я сказал ей, что больше не верю в богов Рима, а бог евреев так похож на бога последователей Христа, что я путаю их. Иосиф Флавий, мой друг, который был одним из священников в Храме, казалось, разделял это убеждение. Агриппа и Береника, такие же евреи, как и он, отмечавшие здесь в Риме свои еврейские праздники, уважали христиан. Павел, римский гражданин, казненный во время правления Нерона, разве он не был евреем, последователем Христа, тоже же еврея и тоже казненного?
Я хотел убедить ее в том, что мы близки. Разве я сам не был вольноотпущенником? Я вспомнил своего учителя Сенеку. Дом, где мы жили, раньше принадлежал ему. Я показал Леде сад, кипарисы, возле которых Сенека часто говорил со мной о бессмертии души. Это была моя вера. Она должна стать верой Леды. Мы оба видели, как жестокость и смерть сгубили стольких невинных. Улицы и овраги Иерусалима, земля Галилеи и Иудеи захлебнулись в крови. Некоторые верили в бессмертие души и воскресение, верили, что люди не хуже гиен, и не обречены вечно распинать друг друга, страдать на кресте или пожирать своих детей.
Но мои слова разбивались о безмолвие Леды. А мой голос, прежде дрожавший от избытка чувств, дрожал от гнева. Я хотел, чтобы Леда ответила мне. Я толкнул ее, и она упала. Я сжал ее горло рукой, надеясь, что, задохнувшись, она откроет рот, закричит, станет молить меня о пощаде и я, по крайней мере, услышу ее голос. Но я знал, что мне этого не добиться.
Тогда я снова стал обращаться с ней как с рабыней, как с пленницей. Я терзал ее безвольное тело, не щадил, желая разбить ее молчание, но тщетно. Тогда я купил раба Телоса, чтобы он прислуживал Леде и сторожил ее. Он отвечал за нее жизнью.
Я снова стал римским всадником. Покинул дом, в котором рядом с Сенекой прожил дни, полные дружбы и сладостной мудрости. Вернулся в Рим, к римлянам.
Я встретил Иосифа Флавия, которого честолюбие полностью изменило. Он каждый день приходил на Палатин и расхваливал достоинства Веспасиана. В честь прекращения гражданских войн император решил возвести роскошный храм богине Мира. Строили его тысячи рабов, большинство из которых были евреями.