Выбрать главу

Бен-Закай откинул голову и поднял обе руки, будто собирался вознести молитву или даже принести себя в жертву. Я был растроган, видя, какая боль и какое неподдельное отчаяние отразились на его лице.

Он долго молился, закрыв глаза, едва шевеля губами. Потом опустил руки и посмотрел на меня с удивлением, будто забыв о моем присутствии.

Я наклонился к нему и спросил, как была встречена его речь.

— Большинство священников и вся толпа освистали Агриппу и его сестру Беренику, а самые свирепые сикарии и зелоты стали бросать в них камни. Им пришлось бежать.

Он поднес скрещенные пальцы к губам.

— Агриппа и Береника собрали войска и ушли в Птолемаиду, куда полководец Флавий Веспасиан только что подошел с двумя легионами. Рим, как всегда, находит союзников среди народов, с которыми сражается.

— Ты один из них, Иоханан бен-Закай, — начал я.

Он снова закрыл глаза и сказал:

— Ради того, чтобы мой народ выжил, чтобы мир снова вернулся к нам, чтобы у нас было будущее, — да, я один из них.

Пронзительный крик заглушил пение птиц и журчание фонтанов. Молодая женщина бежала через сад. Ее лица не было видно под синим покрывалом. Она остановилась у бассейна, довольно далеко от Иоханана бен-Закая, который повернулся к ней.

— Мир! — воскликнула она. — Ты говоришь о мире, когда уже пятьдесят тысяч евреев убито здесь, в городе, которым ты так гордишься! Где, по-твоему, тебя почитают и слушают, и славу и процветание которому, говоришь ты, приносят евреи! А сколько народу погибло в Иерусалиме, Кесарии, Тибериаде и Антиохии? Я слышала речи Агриппы, твои речи: неужели чтобы наслаждаться миром, нужно умереть?

Женщина подходила все ближе.

— Так иди же тогда до конца, — добавила она, привстав на носки, — стань как Тиберий Александр, отступником, служителем и рабом Рима!

Она исчезла так же внезапно, как и появилась, длинная туника и покрывало развевались вокруг ее хрупкой фигуры.

Бен-Закай поежился, будто от сквозняка.

— Моя дочь Леда, — сказал он. — Это другой голос, который говорит во мне.

Он вздохнул:

— Ей шестнадцать лет. Она из тех молодых людей, которые хотят войны. Они начинают ее и умирают на ней.

Я поднялся.

— Умереть в сражении — ничто, — ответил я. — Гораздо хуже стать пленным, рабом победителей.

Бен-Закай проводил меня, и мы прошлись по аллее, вдоль которой росли пальмы и лавры, разделявшие сад вокруг дома.

Центурион Парус сжимал рукоятки двух мечей — длинного и короткого, ходил взад-вперед, загребая ногами желтый песок.

— Спаси свою дочь от солдат, — сказал я, прощаясь с Иохананом бен-Закаем.

Он схватил меня за руку, заставил остановиться и посмотреть на него. Его воспаленные глаза, казалось, ввалились еще глубже.

— Если однажды, волею Бога, ваши пути пересекутся, защити ее, — попросил он.

Я пожал плечами.

Он отпустил мою руку и прошептал:

— Ты пришел в мой дом, говорил со мной. Видел Леду и слышал ее. Наш Бог, римлянин, ничего не делает случайно. Помни о ней, Серений!

4

Я не забыл Леду, дочь Иоханана бен-Закая.

Мне даже показалось, что я узнал ее в группе еврейских женщин, собравшихся неподалеку от синагоги.

Увидев, что я направляюсь к ним, они остановились. Впереди меня шел центурион Парус. Они, казалось, хотели запретить мне подходить к ним, а Парус вынул из ножен длинный меч. Они побежали прочь, размахивая кулаками и громко выкрикивая слова, которых я не понимал. Когда они были уже далеко, самые молодые из них — к ним относилась и Леда — стали бросать в нас камни.

Я удержал Паруса, который собирался бежать за ними, желая схватить и продать как рабынь, но прежде, сказал он, вытирая губы тыльной стороной ладони, вдоволь наиграться с ними.

— Еврейки толстые! Они такие мягкие, как пухлые курочки.

Мы не хотели его слушать, и я пошел вокруг синагоги, удивляясь необъятности этого здания. Тиберий Александр сказал, что это самый большой храм в мире после Иерусалимского и он может вместить почти сто тысяч верующих.

По внешнему виду синагоги не было заметно, чтобы ей нанесли ущерб мятежи, разорившие весь квартал.

Тысячи евреев погибли здесь, их дома были разграблены и сожжены. Но никто не спешил восстанавливать их, и обожженные стены напоминали черные зияющие раны на светлых, залитых солнцем улицах.

На некоторых фасадах я заметил коричневые следы засохшей крови. Легионеры, должно быть, прибивали евреев к стене мечами и копьями, а толпа бросала в них камни и била палками.