– Из всех вещей, которые происходят в мире это то, о чем я больше всего хотел бы спросить Гею. То, что все мы должны умереть и вернуться в грязь, не встречает во мне ни чувства протеста, ни горечи. Мир совершает круговорот и ветры дуют когда дышит Гея – все это я понимаю. Что наступают времена, когда кто-то должен ходить голодным, или когда мощный Офион поглощается пылью, или холодный ветер с запада морозит нас, все эти вещи я воспринимаю, так как сомневаюсь, что смогу с этим что-либо поделать. У Геи есть много земель, о которых ей надо заботиться и время от времени ей надо обращать свой взгляд еще куда-нибудь.
– Когда огромные колонны, подпирающие небо начинают трещать, так, что содрогается земля и возникает страх, что мир распадется на части и будет повержен в пустоту, я не жалуюсь.
Но когда начинает дышать Гея, меня начинает переполнять ненависть, я уже не в состоянии рассуждать. Я веду свой народ в бой с ощущением, что это не моя дочь падает на землю рядом со мной, не моя. Она чужая мне, потому что небо заполнено ангелами и наступило время сражения. Только позже, когда уходит ярость, мы начинаем подсчитывать наши потери. Это потом мать находит свое дитя убитым в поле. Это потом я осознаю, что моя дочь, плоть от плоти моей ранена ангелами, но затоптана ногами своего собственного народа.
Это произошло пять дыханий назад. С тех пор в сердце моем непроходящая боль, и, наверное, она никогда не пройдет.
Сирокко боялась нарушить тишину, когда мейстерзингер отвернулся от нее. Постояв, он побрел к двери, повернув лицо в темноту, в то время как Сирокко смотрела на мерцающее пламя свечи на столе.
Послышался звук, явно похожий на рыдание, хотя титаниды не плакали как люди.
Спустя некоторое время мейстерзингер вернулся к столу и сел, вид у него был очень усталый.
– Мы сражаемся, когда нами овладевает ярость. Мы не можем остановиться пока всех их не перебьем, или пока они не вернутся домой.
– Ты говоришь о дыхании Геи. Мне это непонятно.
– Ты слышала его завывание. Это яростный ветер из поднебесных башен; холод и с запада и с востока.
– Пытались вы когда-нибудь поговорить с ангелами? Или они не станут слушать вашу песню?
Мейстерзингер снова лишь пожал плечами:
– Кто станет петь ангелам и какой ангел станет слушать?
– Я снова повторяю, что никто не попытался… договориться с ними. – Сирокко запнулась, затрудняясь в подборе подходящего слова. – Если бы вы сели и выслушали песни друг друга, то может быть, вы смогли бы жить в мире.
У мейстерзингера залегла морщина между бровями:
– Как между нами может существовать родственное чувство гармонии, если они ангелы? – Мейстерзингер использовал выражение, которое подразумевало и то, что Сирокко перевела как «неподходящая компания». «Мир» между титанидами был всеобщим состоянием, которое трудно было объяснить. Мир между титанидами и ангелами был понятием, которого даже не существовало в языке.
– У моего народа нет врагов среди других видов, они сражаются между собой, – сказала Сирокко. – У нас есть пути разрешения этих конфликтов.
– У нас отсутствует эта проблема. Мы хорошо умеем преодолевать враждебность между собой.
– Наверное, мы сможем поучиться этому у вас. Но я со своей стороны тоже могу кое-чему поучить вас. Иногда враждующим сторонам надо сесть и переговорить между собой. В таком случае мы используем третью сторону, которая сидит между враждующими группами.
Мейстерзингер приподнял одну бровь, потом с подозрением спросил:
– Если это помогает, то почему вы создали так много оружия?
Сирокко попыталась улыбнуться. Титанид было не так-то легко переубедить.
– Потому что это не всегда происходит. Наши солдаты стараются уничтожить Но наше оружие становится таким грозным, что никто не гарантирован от уничтожения. Мы пришли к мысли, что лучше жить в мире, как доказательство, могу сказать, что накопленным оружием можно уничтожить всю нашу планету по крайней мере 1/60 оборота.
– Это миг, за который совершает оборот Гея, – пропел мейстерзингер.
– Я не запугиваю. Это ужасно, жить с сознанием, что не только твоя… твоя мать, твои друзья, соседи могут быть стерты с лица земли, но каждый человек, включая младенцев.
Мейстерзингер серьезно кивнул ей, он казался подавленным.
– А теперь решай сам. Или продолжать войну, или предпринять попытку примирения.
– Я вижу это, – пропел мейстерзингер, весь поглощенный в свои мысли. – Это тяжелое решение.
Сирокко решила помолчать. Мейстерзингер знал, что это было в его силах узнать об оружии, о котором говорил Джин.
Свечи на стене оплыли и погасли, лишь одна все еще отбрасывала танцующие отблески на женские черты его лица.
– А где я найду того, кто станет между нами? Мне кажется, что в него полетят пики с обоих сторон.
– Я хочу предложить свои услуги как представителя Организации Объединенных Наций, – протянув руки, сказала Сирокко.
Мейстерзингер изучающе посмотрел на нее. – Не восприми как неуважение к твоему орр-га-ни-зац о-бъ-дин-нац, мы никогда не слышали о таком. Какое им дело до наших войн?
– Организацию Объединенных Наций всегда волнуют вопросы войны. По правде говоря, они, как и все мы, еще далеки от совершенства.
Мейстерзингер пожал плечами, как будто он и так знал все это с самого начала. – Зачем ты собираешься делать это для нас?
– В любом случае я буду проходить через территорию, населяемую ангелами на моем пути к Гее. И кроме того, я ненавижу войну.