Десятого мая 1508 года он приступает к этой гигантской работе. Мрачные годы. Самые мрачные и самые величественные в жизни Микеланджело. Он становится легендарным Микеланджело, тем самым героем Сикстины, чей титанический образ навсегда останется запечатленным в памяти человечества.
Случай единственный в истории человеческого духа: заставляют художника в расцвете его сил оставить тот род искусства, которому он всегда отдавал свои силы, принуждают его работать в другой области, требуют от него в качестве первого опыта труднейшей и обширнейшей по размерам работы, какую только можно себе представить в этом роде искусства, и он разрешает свою задачу в столь краткий срок, никому не подражая, создав сам нечто навеки неподражаемое и заняв первое место в той области искусства, которую он отнюдь не выбирал!
Не было с тех пор, за все три столетия, ничего, что хотя бы отдаленно напоминало этот подвиг Микеланджело. Стоит только представить себе, что должно было происходить в душе человека, столь бережно относившегося к своей славе и столь строгого к самому себе, когда он взялся, не зная даже технических приемов фресковой живописи, за огромное это произведение, чтобы признать в нем силу характера, равную, если это возможно, грандиозности его гения.
Платон.
Третий вид одержимости и неистовства — от Муз, он охватывает нежную и непорочную душу, пробуждает ее, заставляет выражать вакхический восторг в песнопениях и других видах творчества и, украшая несчетное множество деяний предков, воспитывает потомков. Кто же без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества, в уверенности, что он, благодаря одному лишь искусству, станет изрядным поэтом, тот еще далек от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых.
Петрарка.
В этом исследовании я опирался преимущественно на собственный опыт и не искал другого вожатого, да и не принял бы его, если бы он нашелся, потому что мои шаги свободнее, когда я следую внушениям своего собственного духа, чем когда иду по чужим следам.
Леонардо да Винчи.
Живопись в состоянии сообщить свои конечные результаты всем поколениям вселенной; так как ее конечный результат есть предмет зрительной способности… Поэтому она не нуждается, как письмена, в истолкователях различных языков, а непосредственно удовлетворяет человеческий род не иначе, чем предметы, произведенные природой…
Если живописец пожелает увидеть прекрасные вещи, внушающие ему любовь, то в его власти породить их, а если он пожелает увидеть уродливые вещи, которые устрашают, или шутовские и смешные, или поистине жалкие, то и над ними он властелин и бог. И если он пожелает породить [населенные] местности и пустыни, места тенистые или темные во время жары, то он их изображает, а также жаркие места во время холодов. Если он пожелает долин, если он пожелает, чтобы перед ним открывались с высоких горных вершин широкие поля, если он пожелает за ними видеть горизонт моря, то он властелин над этим [совершенно так же, как], если из глубоких долин он захочет увидеть высокие горы или с высоких гор глубокие долины и побережья.
И действительно, все, что существует во вселенной как сущность, как явление, или как воображаемое, он имеет сначала в душе, а затем в руках, и они настолько превосходны, что в одно и то же время создают такую же пропорциональную гармонию в одном-единственном взгляде, какую образуют предметы [природы].
…не повидав Сикстинской капеллы, трудно составить себе наглядное представление о том, что может сделать один человек. Нам приходится слышать и читать о многих великих и достойных людях, но здесь все это совершенно живет над головой, перед глазами.
Живопись, как легко убедиться, делает очевидным тот моральный закон, что первым условием всех добродетелей является сила; если образы Микеланджело и не обладают теми приятными свойствами, которые привлекают нас к себе в Юпитере или в Аполлоне, то, во всяком случае, их нельзя забыть, и это есть причина их бессмертия. В них столько силы, что мы вынуждены с ними считаться.
Допустим, однако, что глаз умеет видеть, а душа — чувствовать. Подняв взор к своду Сикстинской капеллы, вы замечаете, что он расчленен на поля разной формы и что всюду воспроизведен под любым предлогом человеческий образ.
Художник, в котором чувства бьют через край, не может не представить себе ничего, что не было бы одарено такой же восприимчивостью.
Природу он наделяет сознанием, подобно собственному. Нет такого живого организма, такого неодушевленного предмета… которые не раскрыли бы ему тайн, скрытых в вещах.
Взгляните на шедевры искусства! Их красота заключена в мысли, в том, что их творцы предугадали во вселенной
Образы, исполненные вселенской пророческой си-лы! — это Микеланджело.
…Самое высокое в искусстве — то, что делает его равным стихиям и человеку, — достигается тогда, когда оно выражает в мощных и обобщенных формах сущность вечных трагедий, когда оно становится частью души народа, когда оно восходит к истокам причин и чувств.
…Я скажу, что Микеланджело… возносится надо всей Италией вдохновенным пророком, венчая ее своим гением.
Потолок Сикстинской капеллы простирается над нею.
Здесь, в Сикстинской капелле, Микеланджело впервые высказал положение, имеющее значение для всего века, а именно, что вне красоты человеческих форм иной красоты не существует.
…Сикстинский потолок поражает, и в Италии едва ли что может С ним сравниться. Как сверхъестественное откровение новой силы действует эта живопись рядом с неумелыми картинами предшествующего поколения на стенах внизу той же капеллы. Осмотр капеллы всегда следовало бы начинать с фресок кватрочентистов и, лишь вглядевшись в них, поднять глаза вверх. Только тогда мощные волны жизни свода предстанут во всей своей силе, почувствуется грандиозный ритм, сочленяющий и объединяющий здесь огромные массы.
При первой же попытке выяснить моменты, из которых создается сила впечатления потолочной живописи, мы уже в самом расположении наталкиваемся на мысли, открытые впервые Микеланджело.
Прежде всего, он берет все своды как нечто единое… Микеланджело не хочет дробить пространства, он придумывает объединенную тектоническую систему, и троны пророков, поднимающиеся из пандантивов, входят в части срединного заполнения так, что отдельных частей выделить нельзя.
…Сужение и расширение интервалов на серединной оси, смена больших и малых полей между поясами дают в связи с промежуточными, мало выделенными группами в люнетах такую мощь и красоту движения, что уже одним этим Микеланджело превосходит все созданное до него. Он выделяет более темной окраской второстепенные пространства: медальоны — лиловой, вырезы треугольников у сидений тронов — зеленой, благодаря чему ярче выступают светлые главные части и выразительнее переход от середины к сторонам и обратно к середине.
Он создает новый масштаб и дифференцировку в величине фигур. Сидящие пророки и сивиллы огромных размеров, но здесь же есть меньшие и маленькие фигуры; их постепенного уменьшения книзу сразу не различишь, видишь только обилие фигур и считаешь его неисчерпаемым.