…Микеланджело сделал чудо, объединив одним действием такое множество разнообразнейших образов. Он достиг этого благодаря величайшей простоте отчетливо выработанных архитектонических делений. Ленты, карнизы, сиденья, троны — все у него простого белого цвета — это первое применение монохромии. Пестрые украшения кватроченто были бы здесь бессмысленны, в то время как повторяющаяся белая краска и простота форм превосходно служат цели, успокаивая тревожность взволнованных образов.
…Стиль Микеланджело с массивностью его образов, сжатый, замкнутый, он не любит расплывчатых, нестройных очертаний. Его темперамент сказывается в сконцентрированности построения, в сдержанности жестов.
Совершенно вне сравнения стоят ясность его внутреннего созерцания и сила прирожденного чувства формы; нет у него ни нащупывания, ни искания; первым же штрихом дает он определенное выражение…
…Потрясающее по своей мощи произведение, исполненное духом бога-творца и разрушителя — грозного бога, в котором воплощена бушующая, словно ураган, могучая жизненная сила.
Только образы Сикстинского плафона дают нам познать, что такое мужество, душевная и физическая энергия, готовность к действию, что такое мечта о великой душе, обитающей в прекрасном теле. Микеланджело завершил то, что начал Мазаччо, создал такой образ человека, который может подчинить себе землю, и, кто знает, может быть, больше, чем землю!
…И эту властную волю, направленную на выражение материальной сущности, и все свои многообразные художественные таланты Микеланджело сочетал с идеалом красоты и силы, с мечтами о великом, но реальном будущем человечества, которому не было равного в новой истории.
Прочитанная совсем по-новому библейская легенда позволила Микеланджело создать величавую поэму о творческой мощи человека, ибо бог в представлении Микеланджело был первым художником мира, ничем не ограниченным в своих творческих замыслах. И недаром наделил его Микеланджело руками скульптора, привыкшего работать тяжелым отбойным молотом.
В этой росписи выражено благородство, красота, достоинство человека, она звучит как гимн творческой силе личности, ее стремлению к действию, к мысли, к совершенствованию. Под кистью Микеланджело образы Сикстинского потолка приобретают титаническую мощь, насыщаются сверхъестественной энергией, как бы готовой прорваться сквозь сдерживающие ее преграды.
…Замкнутые в себе, как бы предоставленные каждый своей собственной участи, все образы капеллы в то же самое время подчинены единой эмоциональной стихии. Они представляют собой как бы варианты или этапы одной личной судьбы, одного душевного состояния, одного общего могучего переживания…
Древний миф о человеке, покорившем воздушную стихию, приобретает здесь художественную наглядность. В этом образе, созданном всего лишь через два десятилетия после «Рождения Венеры» Боттичелли, Микеланджело сообщает полету небывалую силу и стремительность. На пригорке представлен полулежащий… Его мускулы развиты, но он еще не обладает жизнью, тело еще бездушно. Старец несется мимо него и касается рукой его пальца. Словно электрическая искра пробегает через обе фигуры: единая трепетная волна объединяет тело летящего Саваофа с сотворенным им человеком. Духовность человека, которую средневековые мастера и даже Джотто видели только в любви и покорности, проявляется здесь в гордой красоте человеческого тела.
Его пророки и сивиллы — это апофеоз духовной мощи человека… Специфически микеланджеловский синтез идеала и характера, приводящий к возникновению своеобразных характеров — типов, здесь, в сочетании с титанической масштабностью, порождает образы исключительной силы воздействия. Пластическое воплощение каждого из них настолько выразительно, настолько адекватно его характеру, что оно неизгладимо запечатлевается в нашем сознании наподобие своеобразной и в данном случае единственно возможной изобразительной формулы. Но такая точность изобразительных решений отнюдь не признак статики, неподвижности этих образов — напротив, они полны внутреннего движения, интенсивной духовной жизни.
Микеланджело.
Тот, кто создал все сущее, выбрал затем из него наиболее прекрасное, дабы показать в этом (человеческой фигуре) самое высокое, на что способно его божественное искусство.
Эразм Роттердамский.
Подобно тому, как священное писание дает не много плодов, если ты придерживаешься в нем только буквы и не идешь дальше этого, так равным образом немало пользы в поэзии Гомера и Вергилия, если ты помнишь, что вся она аллегорична. Это не станет отрицать никто из тех, кто хотя бы пригубил от учености древних.
Вазари.
Как будто еще более вдохновляясь от сделанного им, воспрянул он и явил себя еще большим художником в пяти сивиллах и семи пророках…
Можно здесь видеть Иеремию, он скрестил ноги, одной рукой схватился за бороду, опершись локтем о колено, уронил другую руку и склонил голову так, что явственно заметны его меланхолия, задумчивость, размышление и горькие мысли о своем народе…
Иезекииль — пророк-старик; он исполнен движения и красоты, его окутывают одежды, в одной руке держит он свиток с пророчествами, другую приподнял и повернул голову, как будто собираясь говорить о вещах высоких и великих, позади него два путти протягивают ему книги.
Кондиви.
И создал в папском дворце произведение, приводящее весь свет в удивление и восторг.
…Но во фресках Сикстинского плафона мы видим и другое, чего ни Вазари, ни Кондиви не видели: не только победу художника, но и подвиг гражданина.
…И он не мог не отозваться на совершавшиеся в Италии события, раз в руке его была кисть, а перед ним гладкая поверхность, которой он мог передать плоды своих дум.
Что же он видел кругом? О чем слышал? Какие до него доносились вести? Именно в эти тревожные годы развертывалась великая трагедия итальянской земли.
…Резня повсюду, потоки крови, истребление людей; разгул свирепости, жадности, предательства, всего темного и дикого, что может быть выплеснуто со дна человеческой души; варварство, воскресшее в более уродливой форме, чем всегда; голод, массовые изгнания, нищета, мор, гибель огромных материальных ценностей. И самое главное, всему этому не виделось конца… Итальянский народ изнемогал. Надежды угасали у самых больших оптимистов.
Вот что доносилось непрерывно до Микеланджело, пока он сидел на своих подмостках в Сикстине, испачканный известкой и красками, не раздеваясь для сна, не моясь, плохо питаясь и думая, думая без конца.
…Иеремия, самая гениальная из фигур, взятая крупным планом. Он сидит на низкой скамье, скрестив ноги… Правой рукой он стиснул подбородок; голова упала на эту руку, упирающуюся локтем в колено; глаза опущены, они ничего не видят и не хотят видеть… Он в думе, глубокой, поглощающей…