Кондиви.
Находя удовольствие в разговорах с учеными людьми, Микеланджело любил также читать произведения прозаиков и поэтов и особенно уважал Данте, божественный гений которого очаровал его до такой степени, что он помнил наизусть почти все его стихи. Не менее он ценил Петрарку… Но поэзией Микеланджело занимался только как дилетант, запрещая себе делать из этого профессию, постоянно умаляя свои литературные способности и говоря, что в этой области он невежда.
Счастлива была бы Италия, будь у нее больше таких поэтов!
Книга эта глубоко потрясла меня своей стихийной мощью, своей неукротимой страстностью, нередко граничащей с отчаянием.
…Это буйно рвущаяся из души поэзия…Это не столько стихи, сколько непосредственное выражение муки, горечи, любви и тоски, переживаемые великой, беспредельно великой душой…
Но как раз благодаря своей неистовой стихийности, эти горестные признания могучего художнику потрясают нас с такой чудовищной, почти не укладывающейся в рамки искусства и эстетики, обнаженной человеческой силой.
…Первое, чем встречает нас Микеланджело-художник, это — впечатление огромного сопротивления, хочется сказать — строптивости изобразительного мастерства, приводимого в подчинение еще большей силой мастера. Титанизм («terribilita») микеланджеловских образов находит в этом слове пластическое выражение. «Жесткий камень» («pietra dura»), «камень дикий и жесткий», преобразуемый молотом и резцом скульптора, — излюбленнейшая метафора Микеланджело для выражения своего отношения к жизни и людям. Первобытную нетронутость мраморной глыбы, свежесть пустой плоскости стены, потолка, свода он чувствовал, как никто до него и никто после него. То же сохранил он в своих стихах… Микеланджело ворочает словом, как глыбой, стачивает одно, наращивает другое, пригоняет стих-камень к другим, таким же плотным швом ко шву. Он воздвигает из слов-плит строфу, терцину, сонет, которые держатся силой тяжести, стойким взаимодействием тяжестей-смыслов и тяжестей-звуков.
…Мировая поэзия не знает другого такого примера: это микеланджеловская собственность, запечатленная в ряде великолепных сонетов и мадригалов сороковых годов; их образы тем более примечательны, что вовсе не носят характера риторических аналогий. Наоборот! В них живет непреклонная убежденность, что так оно и есть на самом деле, что здесь проявляется некий живой и высокий закон единства.
«Fuss’io, pur lui!»
(«Будь я, как он!»)
Спустившись с неба в тленной плоти, он
Увидел ад, обитель искупленья,
И жив предстал для божья лицезренья,
И нам поведал все, чем умудрен.
Лучистая звезда, чьим озарен
Сияньем край, мне данный для рожденья, —
Ей не от мира ждать вознагражденья.
Но от тебя, кем мир был сотворен.
Я говорю о Данте: не нужны
Озлобленной толпе его созданья, —
Ведь для нее и высший гений мал.
Будь я, как он! О, будь мне суждены
Его дела и скорбь его изгнанья, —
Я б лучшей доли в мире не желал!
Вазари.
…Микельаньоло намеревался уже перейти к работе над статуями [Капеллы Медичи], когда папе пришло на ум вызвать его к себе, ибо желал он украсить торцовые стены в Капелле Сикста, для племянника которого — Юлия II — Микельаньоло расписал потолок. Папа Климент желал, чтобы на главной из этих стен, там, где алтарь, он написал Страшный суд, показав этой «историей» все, чего можно достичь искусством…
…В 1533 году умер папа Климент, вследствие чего остановились работы в Сакристии и Библиотеке, которые, хотя Микельаньоло с таким рвением старался их кончить, так и остались незаконченными. Тогда Микельаньоло счел себя по-настоящему свободным, рассчитывая, что окончит теперь гробницу Юлия II. Но папою был избран Павел III, который немного спустя вызвал Микельаньоло к себе, осыпал его любезностями и предложениями, настаивая на том, чтобы он работал на него и оставался при нем. Микельаньоло отказался от этого, говоря, что не может так поступить, ибо связан договором с герцогом Урбанским, пока не будет закончена гробница Юлия. Папа разгневался и сказал: «Уже 30 лет имею я такое желание, неужели же, став папою, его не исполню? Порву договор; желаю, чтобы ты во что бы то ни стало служил мне». При виде подобной решимости Микельаньоло подумал было уехать из Рима и хоть таким образом найти путь для окончания гробницы…
Так как выхода другого не было, Микельаньоло согласился служить папе Павлу, который пожелал, чтобы он выполнял заказ Климента, нисколько не меняя ни замысла, ни композиции…
Венеция, 15 сентября 1537.
Пиетро Аретино — Микеланджело.
Я чувствую, что Страшным судом, который вы теперь пишете, вы хотите превзойти начало, оставленное вами на сводах Сикстинской капеллы; таким образом ваши картины, покоренные вашими же картинами, вам дадут основу торжествовать над самим собой.
Кто бы не содрогнулся, приступая к такой ужасной теме? Среди бесчисленной толпы я вижу антихриста в том виде, который только вы сумеете ему придать. Я вижу ужас на лицах живых, угрожающие лики солнца, луны и звезд за то, что они должны угаснуть. Я вижу жизнь, превращающуюся в огонь, воздух, землю и воду. Я вижу там, в стороне, природу, в ужасе съежившуюся в своей дряхлой и бесплодной старости…
Рим, сентябрь 1537.
Микеланджело к Пиетро Аретино, в Венеции.
Великолепный Пиетро, господин мой и брат!
Ваше письмо мне доставило и радость и огорчение. Я очень рад, что увижу вас, так как вам нет равного в мире, но я был огорчен, прочитав ваше письмо, большую его часть, вашу историю, так как не смогу ее передать в своем произведении. Ваше воображение таково, что, если бы пришел день суда и вы сами бы его пережили, вы не смогли бы описать его лучше. Что касается ваших писем в ответ на мои, то я не только приношу вам благодарность, но умоляю написать мне еще Короли и императоры считают за высшую милость, когда ваше перо говорит о них. Если я могу вам сделать что-нибудь приятное, то сделаю это от всей души. Но если вы говорите, что приедете в Рим, только для того, чтобы посмотреть на мои произведения, то прошу вас отказаться от вашего намерения, так как оно чрезмерно.