Рим, 17 августа 1498.
Да будет известно и ведомо каждому, кто прочтет это обязательство, как преосвященнейший кардинал Сан-Диониджи условился с мастером Микеланджело, флорентийским ваятелем, о том, что упомянутый мастер должен сделать группу «Пьетй» из мрамора, на свое иждивение, изобразив Деву Марию в одеянии, в натуральную величину, с телом Христа на руках, за плату 450 дукатов папским золотом, сроком в один год, считая со дня начала работы…
И я, Дкопо Галли, я обещаю преосвященнейшему владыке, что упомянутый Микеланджело сделает упомянутое произведение в продолжение года, что это будет наилучшее произведение из мрамора, существующее в настоящее время в Риме, и что ни один мастер в наши дни не сделает его лучше.
Вазари.
…Микельаньоло исполнил из мрамора «Пьета». Когда она была закончена, ее поставили в Сан Пьетро, в капелле девы Марии, врачевательницы, лихорадки, где был некогда храм Марса.
Пусть ни один скульптор, каким бы ни был он исключительным мастером, и не думает достичь совершенства этого произведения по рисунку и изяществу; никакими трудами не достигнет он такой тонкости, такой чистоты, такой искусности в обработке мрамора, каких достиг Микельаньоло, ибо явлена здесь вся сила и мощь искусства.
Микельаньоло так любил это произведение и труд, потраченный на него, что на этот раз, чего никогда не делал, надписал свое имя на перевязи, опоясывающей грудь мадонны; произошло же это потому, что однажды, войдя в капеллу, где она помещена, Микельаньоло нашел здесь много чужеземцев из Ломбардии, очень ее восхвалявших, причем на вопрос одного из них, кто ее сделал, другой отвечал: «Наш миланец Гоббо». Ни слова не говоря стоял Микельаньоло, и несколько странным ему показалось, что другому приписывают его труды. Ночью, принеся с собой светильник и резец, он заперся здесь и на перевязи вырезал свое имя…
И поистине он достиг такого совершенства, что статуя кажется живой, о чем прекраснейший поэт сказал так:
…Мать, вся нежность которой устремлена была лишь на сына, юного, прекрасного, одаренного, как никто, и отличавшегося притом такой душевной отзывчивостью, как если бы он был самый обыкновенный человек! Ей не на что больше надеяться, не на кого больше опереться; она далека от того, чтобы жить надеждой на мщение: что она может, бедная и слабая женщина, против разъяренного народа? У нее нет больше этого сына…
…После того как видела она его позорную казнь, она держит теперь у себя на коленях безжизненную его голову. Вот, без сомнения, высшая скорбь, какую может испытать материнское сердце.
Ее прекрасное лицо дышит скорбью, но в нем нет и тени отчаяния. Гибель сына она воспринимает как осуществление предначертанного судьбой. И горе ее столь безмерно и велико, что оно перерастает из личного горя в горе всего человечества.
Жест Марии — одно из самых ранних свидетельств того замечательного открытия, которое сделал Микеланджело и которое впоследствии явилось наиболее излюбленным мотивом его искусства. Это особый вид движения, которое можно было бы назвать эмоциональным — движения как выражения мысли и чувства, движения, вызванного не столько событием, сколько состоянием духа, — этого не знало ни античное искусство, ни искусство раннего Возрождения.
Преклоняйтесь перед Фидием и Микеланджело. Восхищайтесь божественной ясностью одного и суровым страданием другого. Восхищение — это хорошее вино для благородных умов.
«Давид»
Давид с пращой.
Я с луком.
Микельаньоло.
Повергнута высокая колонна
и зеленый лавр.
Кондиви.
Он изваял статую, которая теперь находится перед дверью старого дворца, на углу решетки. История этой статуи, названной «Гигантом», следующая.
Вазари.
Друзья звали его во Флоренцию, потому что здесь можно было получить глыбу мрамора, лежавшую без употребления в Попечительстве флорентийского собора, которую Пьеро Содерини, получивший тогда сан пожизненного гонфалоньера города, предлагал послать к Леонардо да Винчи и которую теперь собирались передать мастеру Андреа Донтуччи из Монте Сан-Совино, превосходному скульптору, добивавшемуся ее. Хотя было трудно высечь целую фигуру из одной глыбы, хотя ни у кого не хватало смелости взяться за нее, не добавляя к ней других кусков, Микельаньоло, уже задолго до приезда во Флоренцию, стал помышлять о ней и теперь сделал попытку ее получить. В этой глыбе было девять локтей, и, на беду, некий мастер Симоне да Фьезоле начал в ней высекать гиганта, но так плохо, что продырявил ему ноги, испортил все и изуродовал. Попечители собора, не заботясь об окончании статуи, забросили эту глыбу; уже много лет дело так и оставалось, осталось бы и дальше. Измерив ее заново и рассудив, какую фигуру удобно было бы из нее высечь, применяясь к той форме, какую придал камню изуродовавший его мастер Симоне, Микельаньоло обратился с просьбой о ней к попечителям собора и к Содерини.
Флоренция, 16 августа 1501.
Уважаемые господа старосты цеха шерстяных ткачей и господа рабочие, собравшись на совещание этого сообщества, избирают мастера Микеланджело, сына Лодовика Буонарроти, флорентийского гражданина, изваять и совершенно закончить начатую мраморную статую под названием «Гигант», вышиною в девять рук, принадлежащую упомянутой корпорации…
Названная работа должна быть закончена приблизительно через два года, ценою за все по шести флоринов золотом в месяц…
На полях написано: «Упомянутый Микеланджело начал работать и ваять названного «Гиганта» 13 сентября 1501 года…»
Вазари.
И вот вылепил Микельаньоло восковую модель, создав в качестве символической фигуры для дворца Давида с пращой в руке в знак того, что он защитил свой народ и справедливо им правил, так и правители города должны мужественно его защищать и справедливо им управлять.
Вазари.
…он принялся за работу в мастерских Попечительства Санта Мария дель Фьоре, устроив между стеной и столами загородку вокруг мраморной глыбы, так что никому не было видно, и, непрестанно трудясь над своим произведением, довел его до конца. Был мрамор иссечен и испорчен мастером Симоне так, что в некоторых местах он не подходил к замыслу Микельаньоло, и пришлось ему оставить с- краев первоначальные нарезы мастера Симоне, из коих некоторые и сейчас можно видеть…
Случайно тогда Пьеро Содерини взглянул вверх, статуя ему очень понравилась, но когда он ее с разных сторон осмотрел, то сказал: «нос у него, кажется мне, великоват«…Микельаньоло поднялся на мостки, устроенные на высоте плеч статуи, и, быстро схватив в левую руку резец и щепотку мраморной пыли, рассыпанной на досках мостков, стал, легонько взмахивая резцом, понемногу сбрасывать пыль, оставив нос в прежнем виде. Потом, взглянув вниз на гонфалоньера, стоявшего и глядевшего, сказал: «Теперь посмотрите». — «Теперь мне больше нравится, — ответил гонфалоньер, — вы придали больше жизни». Тогда спустился Микельаньоло и про себя посмеялся над тем, как он удовлетворил желание правителя, сожалея о людях, которые, корча из себя знатоков, сами не знают, о чем говорят.