| His amazing commercial adventures, brilliant as they were, had been almost exclusively confined to the dull, staid world of Philadelphia, with its sweet refinement in sections, its pretensions to American social supremacy, its cool arrogation of traditional leadership in commercial life, its history, conservative wealth, unctuous respectability, and all the tastes and avocations which these imply. | Финансовые операции, которыми он занимался, при всем их размахе, преимущественно протекали в косном и ограниченном мире филадельфийских дельцов, известном своей кастовостью, притязаниями на первое место в социальной иерархии и на руководящую роль в коммерческой жизни страны, своими традициями, наследственным богатством, приторной респектабельностью и теми вкусами и привычками, которые из всего этого вытекают. |
| He had, as he recalled, almost mastered that pretty world and made its sacred precincts his own when the crash came. Practically he had been admitted. | Он почти завоевал этот чопорный мирок, почти проник в его святая святых, он уже был всюду принят, когда разразилась катастрофа. |
| Now he was an Ishmael, an ex-convict, albeit a millionaire. | Теперь же он - бывший каторжник, всеми отверженный, хотя и миллионер. |
| But wait! | "Но погодите! |
| The race is to the swift, he said to himself over and over. | В беге побеждает тот, кто проворней всех, -твердил он себе. |
| Yes, and the battle is to the strong. | - В борьбе - самый ловкий и сильный. |
| He would test whether the world would trample him under foot or no. | Еще посмотрим, кто кого одолеет. Не так-то просто его растоптать". |
| Chicago, when it finally dawned on him, came with a rush on the second morning. | Чикаго открылся его взору внезапно на вторые сутки. |
| He had spent two nights in the gaudy Pullman then provided-a car intended to make up for some of the inconveniences of its arrangements by an over-elaboration of plush and tortured glass-when the first lone outposts of the prairie metropolis began to appear. | Каупервуд провел две ночи среди аляповатой роскоши пульмановского вагона тех времен, в котором неудобства возмещались плюшевыми обивками и изобилием зеркального стекла; наконец под утро стали появляться первые уединенные форпосты столицы прерий. |
| The side-tracks along the road-bed over which he was speeding became more and more numerous, the telegraph-poles more and more hung with arms and strung smoky-thick with wires. | Путей становилось все больше и больше, а паутина проводов на мелькавших в окне телеграфных столбах делалась все гуще и плотнее. |
| In the far distance, cityward, was, here and there, a lone working-man's cottage, the home of some adventurous soul who had planted his bare hut thus far out in order to reap the small but certain advantage which the growth of the city would bring. | На подступах к городу там и сям торчали одинокие домишки рабочих - жилище какого-нибудь предприимчивого смельчака, поставившего свою лачугу на голом месте в надежде пусть на маленький, но верный доход, который принесет ему этот клочок земли, когда город разрастется. |
| The land was flat-as flat as a table-with a waning growth of brown grass left over from the previous year, and stirring faintly in the morning breeze. | Вокруг стлалась гладкая, как скатерть, равнина со скудной порослью порыжевшей прошлогодней травы, слабо колыхавшейся на утреннем ветру. |
| Underneath were signs of the new green-the New Year's flag of its disposition. | Но местами пробивалась и молодая зелень - знамя наступающего обновления, предвестник весны. |
| For some reason a crystalline atmosphere enfolded the distant hazy outlines of the city, holding the latter like a fly in amber and giving it an artistic subtlety which touched him. | Воздух в этот день был необычайно прозрачен, и сквозь его чистый хрусталь неясные очертания далекого города проступали словно контуры мухи в янтаре, волнуя путника тонким изяществом рисунка. |
| Already a devotee of art, ambitious for connoisseurship, who had had his joy, training, and sorrow out of the collection he had made and lost in Philadelphia, he appreciated almost every suggestion of a delightful picture in nature. | Коллекция картин, собранная Каупервудом и затем пущенная с молотка в Филадельфии, доставила ему столько радостей и огорчений, что он пристрастился к живописи, решил стать настоящим знатоком и научился понимать красоту, когда встречал ее в жизни. |