Но такое впечатление быстро проходило. И станови лось ясно, что необузданно горланит лишь небольшая группа людей, ловко снующих по залу. Остальные, чтобы услышать друг друга, вынуждены говорить чуть громче обычного.
Всего лишь.
Но для создания атмосферы этого было достаточно Ради нее, собственно, ради неповторимой национальной атмосферы и надрывался в центре Лондона дружный ансамбль итальянцев.
Десять официантов оглушительно переругивались между собой, кричали что-то, обращаясь к невидимым поварам те отзывались еще более громогласно. Вдобавок они нещадно громыхали посудой, роняли подносы, били — или делали вид, что бьют бокалы.
Англичане, сидевшие за столиками, были в восторге Похоже, в обыденной жизни им здорово не хватало имея но этого — непосредственности и буйства эмоций.
Представлением дирижировал моложавый подтянутые метрдотель, похожий сразу на модного «бельканто» и элегантного мафиози.
Увидев Роберта, он на секунду сдернул маску и сразу преобразился.
Заговорил негромко, довольно сдержанно:
— Добрый вечер, сэр. Надеюсь, вы заказывали столик У нас, как видите, аншлаг.
— Меня зовут Роберт Эллиот.
— Секунду.
Названное имя ничего не сказало метрдотелю. Либо он действительно обладал недюжинными актерскими способностями. Стремительно пролистывая пухлую тетрадь на стойке бара, озабоченно хмурился, а потом — вдруг! — совершенно искренне обрадовался.
— Есть! Buona sera, signore! [38] Добро пожаловать!
Он резко крутанулся на каблуках, вернулся к заученной роли — зычно, так что Эллиот невольно поморщился, гаркнул, обращаясь к подчиненным:
— Tavolino per signore [39] Эллиот!
— Вас зовут Марио?
— Si, signore! Были у нас когда-то?
— Нет, я здесь впервые.
— Ну разумеется. Я бы вас запомнил. Вы не англичанин?
— Американец.
— Отлично! Люблю Америку!
— Я тоже. Послушайте, мистер Марио, мне должны были оставить записку или письмо, словом — какую-то бумажку. Вы не в курсе?
— У меня лежит как минимум три записки. Вероятно, одна из них — ваша. Но разве она не придет?
Итальянец дружески подмигнул Эллиоту.
— Боюсь, что нет, Марио.
— Будем считать, что это к лучшему, сэр. От них, мистер Эллиот, иногда нужно отдыхать, не так ли?
— Полностью согласен.
— Приятного вечера, синьор. Пойду отыщу ее послание. К тому времени вы, возможно, что-то выберете. Я рекомендовал бы горячую спаржу с сыром, мидии — в остром соусе, термидора — в белом, с грибами…
Боб открыл меню.
Есть по-прежнему не хотелось. Пить — тоже. Ему вообще ничего не хотелось сейчас.
Даже таинственная просьба в проклятом письме была безразлична. Вдруг накатило странное тупое оцепенение.
Где-то в глубине души Эллиот был почти благодарен проклятому анониму за выбор места.
Шумный, тесный, многолюдный ресторан устраивал его сейчас как ничто другое. В кутерьме чужого веселья легче было отстраниться от дня сегодняшнего и вспомнить все как следует.
Хотя в этом, собственно, не было необходимости. События семилетней давности стояли перед глазами с такой потрясающей ясностью, словно они разворачивались именно здесь. И сейчас.
Элегантный Марио подлетел к столику, сияя неподдельным восторгом.
— Есть, синьор! Она действительно оставила вам письмо. Позвольте вручить!
Узкий белый конверт.
Снаружи — небрежно — «Для м-ра Эллиота».
А внутри…
Роберту совсем не хотелось знать, что за послание скрывается внутри.
Он отложил конверт в сторону. Снова взялся за меню Долго листал, слушая — и не слыша — бодрую скороговорку Марио.
Тот смачно живописал фирменные блюда.
В итоге заказал порцию спагетти «alia bolognese» и бутылку кьянти.
Марио, приняв заказ, что-то истошно завопил, обращаясь к официанту, и энергичной рысцой умчался навстречу новым гостям.
Боб Эллиот прикрыл веки, отгородился от мира и увидел прямо перед собой брошку Гертруды Мосс. Драге ценная штучка парила в воздухе, ослепительно искрясь рябиновой россыпью и сиянием крупных бриллиантов. Такой он увидел ее впервые — небольшой, приблизительно полтора дюйма в диаметре, круглый цветок без ножки. Только раскрывшийся бутон — четыре сочных лепестка сплошь покрыты крохотными кровавыми брызгами, в сердцевине — гроздь крупных прозрачных капель.
Таинственный цветок слабо мерцал в полумраке гостиничного коридора, его было не так-то просто разглядеть на темной ковровой дорожке, устилающей пол.
Но Боб разглядел.
Цветок показался ему безделушкой — кусочком блестящей фольги или жестянки, отлетевшей с нарядной упаковки, дорожной сумки или пакета, в крайнем случае — грошовой заколкой для волос, соскользнувшей с чьей-то легкомысленной головки.
Он даже заколебался на мгновение, раздумывая, стоит ли нагибаться из-за пустяка, но потом все же нагнулся. И сразу понял — это не пустяк.
Вещица была довольно тяжелой, а когда Боб поднес ее к глазам — все прояснилось окончательно.
Недаром столько лет было отдано светской хронике, а значит — скрупулезному описанию роскошных туалетов: шляп, мехов, украшений.
«Знаменитый гарнитур из черного жемчуга герцогини N при ближайшем рассмотрении представляет собой…»
«…преподнес ей умопомрачительную вещицу от „Cartier“ — платиновый кутуар, обильно усыпанный…»
«С молотка пойдет легендарный черепаховый гребень работы великого Карла Фаберже — придворного ювелира русских царей…»
Бобу Эллиоту часто приходилось писать такое, пожалуй, даже слишком часто.
И — Господь свидетель! — он неплохо разбирался в том, о чем писал.
Спору нет, первый взгляд обернулся обманом, зато второй безошибочно определил, что мерцающий в полумраке цветок — не что иное, как платиновая брошь от «Van Clif & Arpel».
Вещица изящная и массивная одновременно.
Кровавые брызги были россыпью мельчайших рубинов, а прозрачная гроздь состояла из четырех крупных бриллиантов.
Такая штучка тянула тысяч на сорок, если не пятьдесят.
При этом вещь не была эксклюзивной. Такую же брошку Боб видел в каталоге дома, а значит, десяток-другой как две капли похожих разбрелось по миру, а быть может еще поджидали счастливых обладательниц в сейфах преуспевающих ювелиров.
Позже Боб Эллиот рассудил, что эта мимолетная мысль осенила его не случайно. Сначала он просто зафиксировав ее, а вывод сделал потом.
Вывод же был таков — продать брошь будет легко, в любое время, в любой точке земного шара, даже если владелица сейчас заявит о пропаже.
Впрочем, справедливости ради следует заметить, что поначалу ни о чем таком он не помышлял.
Более того, небрежно подбрасывая брошь на ладони, Боб направился к лифту, намереваясь передать драгоценность дежурному портье.
И — никак иначе.
Но, оказавшись в холле, неожиданно для себя воровато сунул находку в карман. Обращаться к портье расхотелось. Категорически.
Некоторое время он провел в полупустом баре отеля. Именно там, после нескольких порций Bourbon, Роберт Эллиот принял окончательное решение. Оно не изменилось даже вечером, когда в кулуарах разнесся слух о несчастье, постигшем известную теннисистку Гертруду Мосс.
События разворачивались на фоне турнира Roland Garros.
Заносчивая немка лишилась дорогой платиновой броши. Заявить с уверенностью, что драгоценность похитили, она не решилась. И все успокоились.
Спустя год Роберт Эллиот благополучно продал брошь тихому, услужливому ювелиру в Сент-Морице. В витрине магазина оказалось немало похожих безделушек. Все они, похоже, не раз меняли хозяев — Боб Эллиот рассудил, что лишних вопросов здесь не задают.
Так и оказалось.
Простившись с любезным ювелиром, он не без облегчения вдохнул хрустальный альпийский воздух и отправился по делам.