– Ты находился в опасности? – она старалась оставаться спокойной, но ее глаза ее подводили, выдавая ее ужас.
– Я сам себя ей подверг, – сознался он и плотно сжал губы. – Я должен просить у тебя прощения, милая. Ведь когда я понял, что ничего уже не исправить, и корабль неизбежно уйдет под воду, я был готов… утонуть вместе с ним, – мистер Эндрюс перевел дух. – Я даже не вспомнил о тебе, Хелен. Прости меня.
– Матерь Божья, – женщина вцепилась ему в рукава и крепко прижалась к мужскому плечу. – Ты просто не представляешь, что значишь для меня… Зачем? Что я могла бы делать после этого?
Она не плакала, хотя могла бы – и губы ее предательски подрагивали.
– Я был в абсолютном отчаянии, – объяснил мужчина, качая головой, – я сходил с ума от осознания, что виноват в гибели корабля. Мне нужно было настоять на лучшем аварийном обустройстве, требовать, чтобы на борту оказалось больше шлюпок…
– Ты ни в чем не виноват, – спустя некоторое время выдохнула Хелен. – Виноват был лишь слепой случай. Ты не мог всего предвидеть.
– Но я виноват перед тобой. Я был эгоистом, не подумав о том, каково придется тебе одной.
Вместо ответа жена крепко обняла его. Потом, отстранившись, заметила:
– Нам сегодня обоим нужен успокаивающий чай.
Мистер Эндрюс кивнул, взяв маленькую руку супруги.
Да-да, сколько бы он ни смотрел на эту женщину, он не уставал ею восхищаться. Нет сомнений, что она казалась ему лучше всех на земле.
– Томас, ведь многие люди из тех, о которых ты мне рассказал, сейчас в Нью-Йорке? – неожиданно спросила Хелен, когда они собирались уже ложиться спать.
– Кажется, да, – задумался инженер, что-то припоминая. – Но почему ты спрашиваешь, дорогая?
– Прошло уже девять дней, и я подумала… Стоило бы пригласить всех, кто был там рядом с тобой, – тихо произнесла миссис Эндрюс, не решаясь взглянуть в глаза мужу.
– Ты просто умница, – улыбнулся мужчина. – Именно так мы и сделаем.
Брат на месяц снял уютный двухэтажный дом, в котором нам и предстояло провести некоторое время. Джордж поначалу старался не заговаривать о «Титанике», но газеты, постоянно появлявшиеся в его руках, постепенно изменили такую позицию. Его наводящие вопросы не вызывали во мне ничего, кроме плохо скрываемой досады, и все сводилось к тому, что я с каждым днем все глубже и глубже уходила в себя. Как странно – ведь это мой родной брат! И все же нельзя было заговорить об одном, не упомянув другого. Поэтому самым разумным мне показалось молчать.
Эти несколько дней полного одиночества дали мне время о многом подумать. Пора было разобраться со всем, что тревожило в последние дни, но сделать это оказалось нелегко. Особенно теперь, когда язвительный голосок пропал, что, может, и к лучшему… Я гадала, что это могло бы значить, и пришла к одному выводу: он больше не нужен. Мы оба выполнили свою роль, и теперь все может быть иначе. Я свободна. Мне больше не нужно ломать голову, вспоминая биографии всех этих людей; странно, но после этого сна я вдруг подумала – а если значение имеет именно то, что было «до»? Жаль, что эта мысль пришла слишком поздно…
На «Карпатии» я старалась держаться ото всех подальше, и в первую очередь от мистера Лоу. Конечно, после того, как убедилась, что его жизни ничего не угрожает. Только когда страх за его состояние прошел, я смогла серьезно задуматься над тем, имею ли право вот так вмешиваться в чужую жизнь. В тот момент в правильности своих мыслей я не сомневалась, хотя мне этого очень хотелось. Каким сильным было желание убедиться, что я имею право быть рядом с ним, что мне не нужно пересилить себя и уйти…
Чтобы исчезнуть из его жизни, нужно остаться в Америке. Тогда он вместе со всеми сядет на «Адриатик» и вернется в Англию, через полтора года женится и, надеюсь, проживет ту насыщенную жизнь, о которой я читала. Но она может измениться, если я вернусь на этом же корабле. Что мне делать? Возможно, на этот раз стоит прислушаться к себе и еще раз все вспомнить. Если даже не говорить о том, что я обязана ему жизнью… Разве не говорят мои последние поступки о том, о чем я пытаюсь молчать?
Да, поначалу вопросы и наблюдения пятого помощника вызвали у меня страх, но каким ошибочным оказалось это первое впечатление. Конечно, перед катастрофой и особенно в момент крушения я переживала за многих, но по-настоящему привязалась только к одному человеку.
И все же что-то не давало проявить мне этого. Как только Гарольду стало лучше, я решила не попадаться ему на глаза. На следующий день «Карпатия» вошла в порт Нью-Йорка, и среди толпы на верхней палубе едва ли можно было хоть кого-то найти. Так или иначе, но на пароходе я его больше не видела. Оставалось надеяться, что и он меня тоже.
Тихий стук в дверь заставил меня оторваться от книги, совершенно бездарной, надо отметить. Ведь все мои вещи утонули, и теперь приходилось довольствоваться тем, что нашлось в библиотеке дома.
– Войдите, – безразлично откликнулась я, едва бросив взгляд на потревожившую меня мисс Лестер.
Она нашла нас только после прибытия, и то отыскала лишь моего брата, от которого и узнала, что я жива. Ну а что произошло с ней, когда стало ясно, что «Титаник» обречен?
В ночь на пятнадцатое апреля она находилась в своей каюте второго класса, среди других горничных известных и богатых дам. Их разбудил стюард, и мисс Лестер со свойственным ей благоразумием не стала возмущаться, а прошла к шлюпкам, заняла место и одна из первых отплыла на безопасное расстояние, наблюдая, как «Титаник» медленно погружается в воду. Уже на «Карпатии» женщина услышала историю от пассажиров третьего класса о том, как их спасли. Тогда горничная, конечно, не знала, кто именно это был… Ей удалось подслушать фамилию из разговора двух почтенных джентльменов, один из которых был мистер Эндрюс; из всего сказанного мисс Лестер поняла, кто был на нижней палубе в ту ужасную ночь. Но умная женщина решила молчать – она ни словом не обмолвилась о событиях той ночи крушения и вела себя, как ни в чем не бывало.
– Вам письмо, мисс Бэйли, – тихо произнесла горничная, передав мне конверт.
– Опять… – протянула я, даже не взглянув на него. За последние дни приходило столько почты, что читать ее не было никакого желания. Люди словно обезумели; они с упоением следили за тем, что пишут газеты, в которых новость о крушении «непотопляемого» лайнера вот уже неделю занимает первые полосы. Я была в мрачном недоумении – да, мне никак не удавалось понять, почему, когда удалось избегнуть столь масштабной катастрофы, интерес к этому событию нисколько не утихает.
Усталый взгляд все же скользнул по конверту, и вдруг фамилия, обозначенная на нем, привлекла внимание. В одно мгновение послание оказалось в моих руках и, распечатав его, я пробежала глазами его небольшое содержание:
«Мисс Бэйли!
Очень приятно было узнать, что Вы тоже решили остаться в Нью-Йорке, и благодаря этому у меня есть возможность пригласить Вас сегодня на ужин, на котором соберутся все, кто был с нами в те тяжелые минуты. Многие члены семьи пострадавших решили приехать в Америку, среди них моя жена и дочь, миссис Мэрдок и другие. Выражаю надежду, что и Вы с мистером Бэйли также сможете прийти.
С наилучшими пожеланиями,
Томас Эндрюс»
Это послание будто вывело меня из оцепенения; вечером я поговорила с братом, который не имел никаких возражений против того, чтобы ответить на это приглашение. Мне показалось, что Джордж был оживлен даже сильнее, чем хотелось бы – должно быть, он просто хотел познакомиться с теми людьми, чьи фамилии и фотографии мелькали в газетах еще задолго до крушения «Титаника».
Так или иначе, но вечером мы вдвоем вышли из дома, брат – в черном костюме, я – в черном платье.
Дорога заняла не больше часа, но все время, пока мы ехали в экипаже, меня мучить странное чувство, которому можно было бы дать название «томления». Я не могла дождаться встречи с людьми, ставшими мне такими знакомыми и даже родными, но в то же время мне было тревожно видеть их. Ведь ни у кого из нас из памяти еще не стерлись ужасы катастрофы, а кто-то из приглашенных непременно потерял близких… Я никогда не любила траурные мероприятия, и сейчас без этого вряд ли обойдётся.