— Капитан Смит, без сомнения, захочет выяснить, насколько серьезны повреждения, прежде чем продолжить маршрут.
— Вы думаете, это серьезно?
— Да.
— Мы утонем?
— Да.
Я ответил «да», но это говорил не я. Когда мы говорим о вещах, о которых не знаем, что думать, это звучит так, будто говорим не мы, и сказанное почти всегда оказывается правдой. Эмили побледнела или, вернее, стала светло-серой, как обложка ее тетради. Она села на нижнюю постель, что было не в ее привычках. Она спросила меня голосом ребенка, — когда нас наказывает судьба, мы склонны вести себя и, значит, говорить, как будто нам пять лет, возраст, когда нас наказывали, — что я делаю.
— Я надеваю свой спасательный жилет и советую вам спуститься в свою каюту и сделать то же самое.
— Нет. Чтобы надеть спасательный жилет, нужно хотеть, чтобы тебя спасли, а я не хочу, я уже спасена.
У нее тоже было психиатрическое досье? Да — ее три книги.
— Я могу вас попросить о двух вещах, Жак?
— Все, что хотите, но я вас умоляю, наденьте ваш спасательный жилет.
Она открыла тетрадь, вытащила из кармана карандаш и что-то написала на обложке.
— Я наконец нашла заглавие.
Она протянула мне тетрадь. Я прочитал: «Спасение».
— Первое, о чем я вас прошу, Жак, это спасти мою рукопись.
— Спасая себя, вы спасете свою рукопись. Женщин и детей посадят в шлюпки в первую очередь, а вы — и женщина, и ребенок. Скорее идите туда, пока нет паники. Потом будет трудно. Вы меня слышите, Эмили?
Она смотрела на свои руки, колени, ноги, как будто удивляясь, что они еще здесь, так как мысленно она уже считала себя мертвой.
— Второе, о чем я вас прошу, это заняться со мной любовью.
— Сейчас?
— Да. Я не хочу умирать девственницей.
— Вы не умрете!
— Поэты — ясновидящие, это ваш Рембо сказал. И потом, у меня нет желания говорить о литературе в вечер своей смерти. Вечером, по крайней мере, я должна говорить о другом. Поцелуйте меня, Жак. Это один миг! Вы ведь тоже не хотите умирать девственником.
Комментарии были излишни.
— Это же безумно долго, — сказал я.
— Вы можете посвятить мне несколько минут. Я — не первая встречная. Я — Эмили Уоррен!
Делать было нечего. Она получила то, что хотела. Гении всегда получают что хотят, даже если им для этого приходится убить себя.
— Начинать надо с поцелуев, — устало и обреченно сказал я.
— Это так…
Она поднялась, встала на цыпочки, но из-за толщины моего спасательного жилета не могла дотянуться до моих губ.
— По моему скромному мнению, — сказала она, — было бы лучше раздеться догола, а потом целоваться.
Ей всегда нужно было управлять, даже в том, чего она совсем не знала. Препираться значило терять время, и я начал раздеваться.
— А если нам выключить свет? — предложила Эмили. — Я не привыкла к электричеству. В Ирландии только богатые им пользуются, но у нас нет богатых. С первого же вечера этот корабль режет мне глаза.
Я выключил свет. В темноте я никак не мог нащупать пуговицы брюк и рубашки, и, когда я наконец оказался голым, Эмили уже ждала меня в постели много долгих минут. Я лег рядом с ней. Кто-то постучал в дверь. В миг, когда я вспомнил, что забыл закрыть ее на ключ, дверь открылась. Кто-то вошел в каюту. Это мог быть один из трех: Филемон Мерль, Батшеба Андрезен или стюард. Силуэт нащупал выключатель. Во взрыве белого света появилось длинное голубое пальто, из которого на меня изумленно смотрела Батшеба Андрезен. Ничего не говоря, она постояла несколько секунд, потом я услышал слово «штирборт» (правый борт), и она исчезла. Не приходила ли она закончить свое преступление?
— Кто это? — спросила Эмили.
— Я не знаю. Сумасшедшая.
— Что она сказала?
— Штирборт.
— Почему «штирборт»?
— Безумные говорят что попало.
Не всегда, подумал я, вспомнив Филемона Мерля.
— Нужно закрыть дверь на ключ, — сказала Эмили. — Если нас будут беспокоить каждые пять минут, мы не дойдем до конца.
Я поднялся, закрыл дверь на ключ, выключил свет, лег и постарался превратить Эмили Уоррен из девочки в женщину.
Глава 18
Час с четвертью любви
Когда я ее поцеловал, она сказала, что любит меня. Я спросил, правда ли это.
— Нет, но это помогает мне так говорить.
Это не помогало мне слушать подобные фразы, поскольку в коридоре все громче раздавался топот пассажиров, слышались плач детей, стук падающих чемоданов, крики ссорящихся взрослых. Стюарды повышали тон. Один из них постучал в нашу дверь, потом попытался открыть ее своим ключом, но я предусмотрительно оставил ключ в замочной скважине.