— Я категорически протестую…
— Николай Александрович, давайте так договоримся. Поскольку времени у нас еще достаточно, вы подумайте над персоналиями — но мне о них ничего не говорите, а потом, я думаю где-то в июне-июле, уже мы с вами вдвоем съездим в наш славный древний купеческий городок и уже тогда вы сами разберетесь, захотят ли эти люди сами — подчеркиваю, именно сами и именно захотят — переехать. Причем временно: у нас там работа исследовательская, а фармзаводы нужно будет в других местах строить… мы подскажем, где именно.
Двадцать шестого Петр вместе с товарищем Семашко посетили Менжинского. Предполагалось, что двадцать восьмого они сделают совместный доклад на Коллегии ВСНХ, но Вячеслав Рудольфович предупредил, что докладывать придется, скорее всего, без него: у него как раз на эту дату намечено «очень важное дело». О сути «дела» «старый ФСБ-шник» разузнал в секретариате, и утром двадцать восьмого он, вместе со срочно вызванным из Боровичей Валентином, устроились на довольно неудобных деревянных креслах в ожидании «захватывающего спектакля».
Николай Фотиевич Оболенский смотрел на происходящее со скукой. Не то чтобы его не волновало происходящее, просто он заранее знал, чем всё закончится. Владимир Ильич Симонов — тот вообще делал вид, что дремал. А вот Павел Юрьевич Постельников смотрел на всё с явным интересом, но и его, похоже, заинтересовали лишь два молодых человека, сидящих почему-то в зале и периодически что-то шепотом обсуждающие. Причем один еще и постоянно что-то записывал в тетрадку — а заинтересовали бывшего капитана первого ранга не действия этой парочки, а то, что судья смотрел на них… с опаской смотрел. Впрочем, действо скоро закончилось и всех уже осужденных «граждан» отвели в камеру рядом с залом судебных заседаний, как извещала непосвященных табличка на двери. Впрочем, в этом здании непосвященных не было.
Спустя пять минут после того как за заключенными закрылась дверь камеры, она приоткрылась снова и конвоир выкрикнул:
— Осужденный Вонлярлярский, на выход! — причем в первом слове он сделал на букву «у».
— Наверное опасаются, что мы его тут удавим потихоньку, — подумал Анатолий Владимирович, «бывший гардемарин», — вот и убрали побыстрее, — но, откровенно говоря, всем здесь собравшимся Константин Владимирович давно уже стал просто безразличен: в среде моряков показное игнорирование любого офицера считалась высшим проявлением презрения. Да и у каждого оставшегося в камере было теперь слишком много поводов подумать уже и о себе.
Было о чем подумать: для всех оставшихся в камере приговоры были вынесены… очень невнятные приговоры. И времени подумать у оставшихся в камере было достаточно: еще часа полтора они оставались предоставленные самим себе. А потом их вывели, погрузили в два грузовика — и через полчаса на Царском вокзале посадили в «столыпинский» вагон, приспособленный для перевозки заключенных. Там каждому выдали по миске гречневой каши, причем — что удивило большинство из «осужденных» — каша была с мясом. А еще через час вагон тихо тронулся и тихо поехал, перенося свежеиспеченных «государственных преступников» из столицы в места, очевидно, не столь отдаленные.
То есть очевидным это стало ранним утром первого марта, когда вагон прибыл на какую-то станцию: здесь всех из вагона высадили и пешком погнали… не очень далеко погнали, в красивое кирпичное здание, обнесенное деревянным забором. На первом этаже двое рабочих сосредоточенно долбили стены, еще несколько человек крутились вокруг большой бухты электрического провода, не обращая внимания на вошедших. При этом внутри здания ощутимо воняло уксусом и еще какой-то химической дрянью, а на лестнице, по которой всех завели на второй этаж, в нос шибал еще и запах краски. Наверху их загнали в средних размеров зал, где из-за приоткрытых окон вонь была уже почти не заметна, снова покормили — и на этом «рутинная» часть их приключений закончилась. Потому что дальше случилось что-то весьма неожиданное:
— Доброе утро, товарищи офицеры, — обратился к ним один из тех двух молодых парней, которые сидели в зале суда.
— Да какие мы офицеры? — с горечью пробормотал Владимир Дашкевич. Пробормотал тихо, но его услышали:
— Ну я не знаю, — усмехнулся парень, — так в приговоре написано. В приговоре самого справедливого суда в мире, между прочим, так что я с ним спорить не собираюсь. А теперь доведу до вашего сведения почему, зачем и где вы собрались.
— Считаете это настолько важным? — не удержался капитан Арбенев.