33. (23.) Так как мы упомянули об этой служительнице Всемогущего Бога, то не желаем умолчать о том, что через неё сотворил Господь в наше время. Всегда гостеприимная, она столь щедро угощала нуждающихся и странников, что однажды ей и сёстрам не осталось вина даже для благотворного причастия. Когда ключница сообщила ей об этом, та сказала: «Будь спокойна, дорогая, и утешься! Милость Божья и теперь может дать нам достаточно». Тотчас же, по обычаю, пав ниц пред Крестом в часовне св. Марии, она стала молиться. И вот, вино в сосуде, ещё вчера опустевшем до дна, начало прибывать, пока не полило через край. Долгое время пили из него во славу Господа не только монахини, но и окрестные жители, и странники.
34. Между тем случилось, что госпожа графиня Гересвинда, его (Ансфрида) достопочтенная супруга, заболела в своём поместье, называемом Гильце188. Тотчас же, будто предчувствуя близкую смерть, она поспешила в Торн. Когда же из-за сильной боли не смогла идти дальше, остановилась в пути в доме какого-то фермера. Тот, как сам мне поведал, имел очень злых собак, лай которых крайне беспокоил больную. Хозяин, заметив это, по её просьбе охотно согласился запереть собак и, в крайнем случае, если удастся, даже убить их. Не удалось ни то, ни другое; однако чудесным образом случилось, что ни одна собака не смогла лаять, пока святая раба Божья не почила в мире. Граф, спутник её в общих трудах и святой простоте, похоронил её близ монастыря, в ризнице. Её служанка многие годы страдала водянкой. В ночь на Рождество Господне ей привиделось, что она должна принести к могиле своей госпожи свечи; что и сделала. Тотчас, как были отслужены хвалебные гимны утрени, она вышла, получила отпущение и, на глазах всего народа, здоровой вернулась домой.
35. (24.) После ухода его госпожи блаженный граф, не отчаявшийся по причине земных трудов, но скорее окрылённый стремлением к добродетели, остановился на мысли посвятить себя монашеской жизни, причём по более строгому, [чем обычный], уставу. Когда он ещё только раздумывал об этом, император Оттон III, побуждаемый Нотгером189, епископом Льежа, призвал его, ради высшей необходимости, принять епископство Утрехтское. Когда тот услышал об этом, то пошёл в часовню в Аахене и молил Госпожу Мира190, чтобы, если это дело от Бога, пусть канонически устроится, если же нет, пусть милосердно окончится ничем. Но после того как Эбергер, архиепископ Кёльнский, с согласия выборщиков дал свой совет ему и императору, тот, хотел он того, или нет, был избран в епископы191. Чуть погодя, он передал св. Мартину192 5 дворов из числа своих имений, в качестве вознаграждения своему верному поручителю.
36. В старости, когда зрение его резко ухудшилось, он стал монахом. О 72 бедняках он ежедневно заботился собственноручно. Для тех из них, кто был болен, этот слепец, в сопровождении камерария, носил из долины на вершину горы воду, готовил баню, доставлял чистое бельё и всё, в чём нуждалось тело, а затем отпускал их с миром; всё это он делал по ночам, чтобы таким образом скрыть свои труды. На этой же горе он учредил монашескую обитель, настоятели которой часто наказывали его розгами, когда он осмеливался противиться их приказам. Всё, что мог он достать, всё отдавал в руки бедных. Во имя любви он даже для птиц велел зимой на своей горе разместить на деревьях кормушки. Под верхней одеждой он всегда носил власяницу. Будучи болен с Рождества Господня до Воздвижения Святого Креста193, он съел за это время не более трёх хлебов. Когда уже был близок распад его плоти, он, увидев на окне крест, созданный там уже после того, как зрение его померкло, дал знать о том окружающим, прославляя Бога и говоря: «Вокруг Тебя, Господи, свет, который никогда не угасает». Наконец он принял священное предсмертное причастие. В постоянном ожидании [смерти] научившись любить своего Судью и живя в страхе на земле, он потерял всякий страх перед вечностью. Крепко полагаясь на святое заступничество Матери Божьей, которой посвятил себя и всех своих, он до тех пор осенял себя знамением святого креста, пока не почил в мире, а рука вместе с разумом не успокоились.
37. После его смерти жители Утрехта босиком и с оружием в руках пришли к его домочадцам. Плача и умоляя, они говорили им: «Во имя Бога, отдайте нам нашего пастыря, чтобы мы погребли его возле его же престола». На это достопочтенной жизни аббатиса, его святейшая дочь, вместе с капелланами и рыцарями ответила так: «Он должен быть погребён в том месте, где Бог допустил окончиться его жизни». Дошло до того, что вооружённые с обеих сторон угрожающим образом сошлись друг с другом; многие лишились бы жизней, но тут госпожа аббатиса бросилась между ними и просила у Бога мира, хотя бы на мгновение. Между тем рыцари решили перенести его саркофаг с той стороны, где у ручья под названием Ээмбах194 располагались мастерские братии, на вершину горы. Пока они это решали, утрехтцы подняли тело и, как они до сих пор уверяют, без малейшего усилия перенесли его через ручей. Так, с согласия Господа, рыцари, более сильная сторона, остались в дураках. После перенесения святого тела на пути разлилось чудесное и ароматное благоухание, которое, как свидетельствуют вполне заслуживающие доверия люди, наполняло носы и груди в пределах более чем трёх миль.