Под звуки труб римляне двинулись вперед. Но нелепое распоряжение кичливого Лукулла сразу же дало о себе знать. Лучи солнца били прямо в глаза атакующим. Глаза их слезились, они мало что могли рассмотреть и двигались вперед чуть ли не ощупью. Городская милиция, и без того не отличавшаяся храбростью и опытностью, при этом неожиданном препятствии совсем растерялась. Не видя, откуда на них сыпятся удары, они сначала попятились назад, а потом, когда на них обрушился град стрел, камней и свинцовых пуль, в беспорядке обратились в бегство. Это привело в замешательство ряды стоявших за ними римских легионеров. Восставшие, воспользовавшись возникшей сумятицей, с яростью набросились на противника. И вот тут проявилась вся страшная ненависть гладиаторов и рабов к их тиранам. Великолепно владеющие оружием, гладиаторы наносили римлянам жестокие удары. Ни шлемы, ни щиты не спасали легионеров, которые падали направо и налево с раздробленными черепами или просто оглушенные силой удара. Когда меч тупился или ломался пополам, гладиатор хватал врага руками за горло, как клещами, и никакая сила не могла оторвать его до тех пор, пока легионер, высунув язык, не падал к его ногам мертвым. Рабы, хотя и не столь искусно владевшие оружием, как их товарищи, также бились с необыкновенным азартом. Смертельно раненые, они подползали к легионерам и, как бешеные собаки, зубами впивались в их ноги, не разжимая челюстей при последнем издыхании. Вообще побоище было страшное, легионеры исполняли свой долг, а гладиаторы и рабы защищали жизнь, а также утоляли свое чувство мести. Последние напоминали лютых зверей, их нападение не подчинялось никаким правилам, не подходило ни к одной системе, оно было дико, слепо, неукротимо, как и чувство ненависти, кипевшее в их груди. Это знаменитое побоище под Капуей убедительно доказало, что человек, доведенный до отчаяния, становится свирепее дикого зверя. Старые, опытные римские воины с ужасом пятились назад от рабов, не знакомых с военным делом, до такой степени был яростен напор последних. Если легионер отбивал мечом пику раба или перерубал ее на части, и тем обезоруживал врага, раб бросался на него безоружный и, несмотря на удары мечом, сжимал его в своих объятиях и мертвым падал на труп задушенного им легионера. Ожесточенность восставших не могла не подействовать на римлян. Они дрогнули, стали отступать, сначала в некотором порядке, но потом смешались и рассыпались по полю. Гутулл со своей конницей, умело скрытой в начале битвы, ударил на левое крыло отступающих и довершил разгром. Черзано со своими гладиаторами и пастухами бросился на правое крыло бежавших. Нет ни малейшего сомнения, что римские когорты были бы истреблены все, до единого человека. К счастью для завоевателей мира, квестор Капуи не потерял хладнокровия и посоветовал обезумевшему от страха римскому претору воспользоваться последней возможностью — небольшим резервом триариев для того, чтобы отвлечь силы неприятеля и дать возможность спастись оставшимся в живых. Несмотря на тучи стрел и камней, триарии двинулись вперед, оставляя за собой кровавый след, и, несомненно, уничтожили бы неприятельский центр, если бы на выручку своих не подоспели Тито Вецио и Гутулл с кавалерией. Лукулл, воспользовавшись моментом, вместе с остатками разгромленного войска поспешил укрыться за стенами города, и в шесть часов пополудни ворота Капуи отворились, чтобы принять беглецов вместе с их начальником.
Лишь только за бегущими закрылись ворота, Аполлоний подъехал к претору и прошептал ему на ухо:
— Надеюсь, ты теперь позволишь твоей собаке охотиться вместо тебя?
Лукулл понял насмешку и, боясь расплаты за столь сокрушительное поражение, сказал:
— Аполлоний, если ты спасешь меня от бесчестья и поможешь мне отомстить, то я никогда не откажу тебе ни в одной твоей просьбе, клянусь тебе.
— О моем желании ты уже знаешь, об этом говорить нечего. Но я тебя умоляю, не показывай вида, что ты поражен и расстроен. Пожалуйста, не волнуйся, Хотя наш красавчик сегодня и победил, но я тебе клятвенно обещаю в самом скором времени доставить его голову.
— Аполлоний, ты возвращаешь меня к жизни, — вскричал Лукулл, легко переходя от полного уныния к прежней самонадеянности.
— Теперь не время благодарить, восторгаться или горевать, надо действовать и действовать очень умно. Помни, ты не должен показывать, что потрясен или хотя бы огорчен поражением. Наоборот, теперь тебе необходимо удвоить твою надменность и самонадеянность. И поверь мне, все подумают, что твое отступление есть ничто иное, как военная хитрость. Это, прежде всего, поднимет боевой дух легионеров, а, кроме того, ты станешь авторитетом в глазах напуганных граждан. Тебе ведь известно, что и одни и другие, глупы, рассуждать они не умеют. Если они видят начальника в хорошем расположении духа, им этого довольно. Тотчас в их головах возникнет предположение, что у тебя уже появился какой-нибудь замечательный план во славу великого Рима… Между тем, рекомендую тебе усилить посты у городских ворот, и вообще повсюду удвоить число часовых. А главное, немедленно пошли гонцов в Рим и Неаполь, чтобы тебе поскорее прислали подкрепление. Потом пригласи самых влиятельных граждан, требуй новой милиции, обольщай, не скупись на обещания, будь по-прежнему горд, а главное — смел, потому что смелость города берет.