Несмотря на темную ночь, Аполлоний, воодушевленный адскими страстями, не сбился с дороги, его глаза, казалось, видели в темноте, как у кошки. В нем, действительно, было гораздо больше звериного, чем человеческого. Это был жестокий кровожадный тигр в образе человека. Сквозь ночной мрак он прекрасно различал в отдалении колеблющиеся огоньки и держал путь прямо к горе Тифата. Затратив на все путешествие не больше часа, он благополучно добрался до передовых постов неприятельского лагеря.
— Ни с места! Кто такой? — раздался голос часового.
— Товарищ, — отвечал Аполлоний, — беглый раб.
— Откуда идешь?
— Из Капуи.
— Стой на месте, пока тебя не осмотрят, — приказал часовой, исполнявший свои обязанности с точностью, достойной опытного римского легионера.
— Однако, у них, кажется, строгие порядки, — пробормотал про себя мнимый раб, — но ведь измена, — продолжал он, мрачно улыбаясь, — тоже не дремлет и заползает к ним, как змея, чтобы в самый неожиданный момент нанести смертельный укус.
Вскоре к Аполлонию подошел офицер и, расспросив, повел его мимо форпостов к караульному помещению, обращенному, по военным порядкам того времени, к неприятелю.
Странное зрелище представлял этот военный лагерь, состоящий из гладиаторов, пастухов и беглых невольников. Все они были вооружены плохо, чем попало. Но дух восставших был высок, они, как уже говорилось, во что бы то ни стало решили победить или умереть. Последнее обстоятельство, естественно, не ускользнуло от цепкого взгляда шпиона.
Вокруг костров тут и там сидели и полулежали люди атлетического телосложения, одетые в шкуры волков, туров и лесных козлов — то были пастухи. Вид их был страшен, в шкурах, вывернутых шерстью наружу, с растрепанными волосами, кое-как собранными в косы, со всклоченными бородами, торчавшими, как щетина, они наводили ужас. Вооружение их также отличалось своеобразием: длинные ножи, пики, секиры, дубины. Вообще пастухи своим видом походили на кимвров, своей дикостью долго наводивших страх на римские войска.
Аполлоний искренне изумлялся, глядя на пастухов, тому, что ими командует один из самых элегантных всадников, глава римской молодежи, знаменитый Тито Вецио. Это был Прометей, поглощенный безумной мыслью похитить у олимпийских богов огонь, чтобы оживить созданную им глиняную фигуру.
Аполлоний смотрел и изумлялся, невольно сильно замедлив шаг.
— Ну, иди же, — говорили ему сопровождавшие его солдаты.
Египтянин ускорил шаг. Добравшись до преторских ворот, он заметил, что картина резко изменилась, шпион оказался среди людей, имевших выправку регулярного войска.
То был маленький отряд, принадлежащий к когорте из четырехсот гладиаторов, вооруженных Тито Вецио по образцу римских легионеров. Что же касалось мужества, военного опыта и дисциплины, то в этом они не уступали лучшим солдатам африканских войск.
В свете костра они стали внимательно разглядывать беглеца.
У Аполлония, как мы знаем, была одна из тех совершенно беспристрастных физиономий, по которой совершенно невозможно определить, какие чувства обуревают его в данную минуту. К тому же одежда и внешность египтянина, особенно клеймо на лбу, наглядно доказывали, что он беглый раб. Подозрений не могло быть, все приняли в нем самое близкое участие.
— Приятель, — говорили ему восставшие, — ты, как видно, неплохой малый и прекрасно сделал, что сбежал от своих безжалостных мучителей, вон как они тебя обработали. Но все равно сейчас тебя надо отвести к центуриону — смотрителю лагеря, а он уже сообщит о тебе нашему молодому императору.[200]
— А, вы уже величаете его императором! — невольно вырвалось у египтянина.
— Еще бы! После такой славной победы над лучшими римскими войсками.
— Ах, как бы я хотел драться под его начальством! — вскричал мнимый раб.
— Что ж, теперь ты наверняка достиг своей цели. Кстати, как тебя зовут?
— Луципор, — отвечал, не задумываясь, Аполлоний.
— Будь уверен, Луципор, что и на твою долю хватит работы. Наш император шутить не любит и слово свое держит.
— Какое слово?
— Он обещал всем нам свободу. Если дело примет благоприятный оборот и мы победим, в Риме будет навсегда отменено рабство. О, я уверен, — продолжил словоохотливый сопровождающий, — с таким вождем, как Тито Вецио мы сумеем своего добиться. Однако идем скорее, мы заговорились, центурион, пожалуй, будет мной недоволен.
— Как, ты хочешь быть свободным и подчиняешься приказам центуриона, такого же раба как и ты? Боишься его выговоров и можешь быть наказан. Извини, я этого не понимаю. — Потому, что ты невежа. Подумай хорошенько. Мы можем сравняться с Римом только в том случае, если будем храбры и дисциплинированы. Впрочем, ты и сам узнаешь об этом, когда будешь сражаться под знаменами нашего освободителя… Рутуба, Алигат и ты, Розарий, — обратился сопровождающий к своим товарищам, — отведите Марципора, то бишь, Луципора в палатку центуриона. Марш!
200
Император — здесь почетный титул, который присваивался полководцу, одержавшему победу над серьезным врагом.