- Солнце и луна сменяют поочередно друг друга, листья опадают с ветвей деревьев и гниют, чтобы дать жизнь другим листьям, рыба идет на нерест и, отметав икру, погибает. Но одно суть вечно - это жизнь, - вещал Саурдаст, и все слушатели невольно затаили дыхание, как-то разом позабыв о земных трудностях и тяжбах.
Сложив руки на груди, словно молясь, секретарь то говорил громко, то переходил на трагический шепот:
- Камни - свидетели всему - голосам людей, крикам птиц, плеску волн и шелесту листьев. Но даже камни не вечны. Все превращается в прах и из праха же воскресает. Жизнь - вот единственно вечное явление.
Переведя дух, Саурдаст вытер вспотевший лоб шелковым платком, однако не сбил ритма в чтении:
- Ночью мы можем слышать странные звуки, похожие на стоны. Где бы вы ни оказались, звуки преследуют человеческое ухо. То говорит сама мать-Земля, она свидетельствует, что жизнь течет, продолжается, но в то же время остается неизменной, как и сама вечность, как само бытие. Всем нам придет время умирать. Один хозяин Горменгаста передает бразды правления наследнику, его тело относят в Башню Башен, так повторяется до бесконечности, но жизнь - имя которой просто "Гроуны" - всегда неизменна. Люди, теперь вы должны верить мне: человек - вечен! Вечен, как сама жизнь!
- Ну сколько же можно еще болтать? - с легким раздражением в голосе прошептала герцогиня. Несмотря на торжественную обстановку, госпожа Гертруда так и не изменила себе - она кормила крошками небольшую серую птичку, что устроилась на ее плече.
Саурдаст бросил на герцогиню пронзительный взгляд. В глазах старого книжника мелькнула искра обиды, но он не подал виду и быстро проговорил:
- Сударыня, я закончил приветствие из прошлого, приветствие, составленное двенадцатым хозяином Горменгаста.
- Ну и хорошо, - воскликнула женщина с облегчением. - А теперь-то что?
- Кора, - прошептала Кларисса сестре, - посмотри на сад. Хорошо, что нас поставили напротив окна. Помнишь, когда Фуксию крестили, мы тоже смотрели в окно? Я не ошибаюсь?
- И чем вы с тех пор занимались? - неожиданно обратилась к золовкам леди Гертруда. Кажется, супруга герцога была возбуждена с самого утра, и теперь ее волнение передалось и сидевшей на ее плече пташке - та испуганно нахохлилась.
- Ну как же, Гертруда, - отчеканила Кора, - с того времени мы безвылазно сидим в южном крыле.
- Именно так, - подтвердила леди Кларисса.
Герцогиня с нежностью посмотрела в сторону - на птичку, и та перебралась на три коротеньких шажка к лицу хозяйки. После чего, леди Гертруда перевела взгляд на сестер мужа, и лицо ее вновь посуровело:
- Что вы делали все это время?
- Размышляли, - в один голос воскликнули женщины.
Мать новорожденного только открыла рот, желая что-то сказать, как вдруг позади нее раздался грубый смех, в котором не было и намека на тактичность:
- Ха-ха, хе-хе, да.
Конечно, доктор Прунскваллер постарался лишний раз напомнить о своем присутствии - врач не любил оставаться вне пределов всеобщего внимания.
Скандал был неминуем - но все разрешилось благополучно, так как Саурдаст поспешил возобновить прерванную церемонию.
- Ваше сиятельство, - сказал хранитель библиотеки торжественно, - вы, как отец ребенка и как теперешний повелитель Горменгаста, должны, согласно древней традиции, поднести младенца к крестильной купели и произнести его христианское имя.
Лорд Сепулкрейв, который дотоле стоял рядом с Фуксией и уже начал закрывать глаза - настолько утомил его размеренный голос секретаря - неловко дернулся и откашлялся.
Госпожа Гертруда скосила глаза на мужа, но ее лицо по-прежнему оставалось непроницаемым, так что невозможно было понять, о чем же она сейчас думает. Герцог Гроун медленно тронулся с места - сестры буквально пожирали его глазами. Кажется, только Фуксия была абсолютна безразлична ко всему этому торжеству - она рассматривала узоры на ковре и мечтала об одном - как бы поскорее вырваться на милый сердцу чердак. Флей и Свелтер ловили каждый шаг хозяина - каждый из них чувствовал себя частью Горменгаста, такой же частью, как крестильная комната, или, скажем, конюшни. Тем не менее оба испытывали волнение - ведь эмоции от предшествовавшего крестинам столкновения были еще свежи в памяти.
Саурдаст, довольный тем, что ритуал идет в точности, как положено, решительно не хотел замечать ничего вокруг. В такт взволнованным шагам герцога он легонько постукивал кончиком пальцев по краям крестильной купели.
Рядом с выходом - это место тоже предписывалось вездесущим ритуалом стояли Кида и нянюшка Слэгг с виновником торжества на руках.
- Госпожа Слэгг, не волнуйтесь, все хорошо, - шепотом успокаивала Кида старую няньку, из глаз которой катились крупные слезы. - Ну не плачьте, прошу вас.
- Да, да, - кивала старуха, всхлипывая, - но только знала бы ты, милая, что значит для меня такая честь - крестить его сиятельство! Ах, не надо меня успокаивать. Как хорошо, что мальчик спит. Боже, ну почему его сиятельство идут так медленно. Боже, Кида, посмотри, кажется, у меня бант на рукаве ослаб...
Кида послушно затянула бант, хотя он нисколько не ослаб - просто ей не хотелось лишний раз раздражать нянюшку, которая буквально извелась за утро. Госпоже Слэгг то и дело казалось, что на ее черное парадное платье садятся ворсинки, и она настояла на том, чтобы Кида положила в карман крохотную щеточку из конского волоса на случай обнаружения новых ворсинок.
Неожиданно ребенок открыл свои фиолетовые глаза - кажется, он все-таки ощутил всеобщее внимание. Глядя на малыша, нянюшка принялась вспоминать выражения из прочитанных когда-то книг, в которых рассказывалось о детях. Лицо младенцев авторы называли началом книги о развитии человека, тело - осколком человечества. А само дитя - листком с дерева человеческой страсти, смесью знания и боли. Что ж - может, несколько напыщенно, но все-таки верно...
Нянюшка вдруг подумала - если лицо Титуса представляет собой начало книги о развитии человека, то ее собственное - уже окончание. Все должно когда-то закончиться... Кида же стояла пока на полпути, она была, без сомнения, серединой книги...