Утром я приоткрыла глаза и в полумраке вместо белого потолка увидала над собой красновато-пурпурное облако. Не сразу стало понятно, что это такое. Некоторое время я бездумно таращилась вверх, захваченная в плен неожиданным буйством цвета. Потом, потихоньку придя в себя, из-под ресниц оглядела спальню: тёмно-фиолетовый муар стен, переливчатые узоры сливово-золотистых штор, из-за которых слабо пробивался дневной свет…
Прислушалась - было тихо.
Наверное, вымотанный Кайлеан ещё спал, значит, и мне можно было не торопиться покидать королевское ложе. Всё-таки имелось нечто привлекательное в этих необъятных просторах, где можно разлечься хоть так, хоть эдак, хоть морской звездой, и место всё равно ещё останется. Сладко потянувшись на атласных простынях, я решила подремать ещё немного. Повернулась на бок и встретилась взглядом с самой собой. И тут же заметила вчерашний пакет: он стоял на полу, прислонённый к зеркалу.
Спать сразу расхотелось.
Раньше мне казалось, что я равнодушна к одежде и всему предпочту неброское удобство. Но жгучее любопытство, вспыхнувшее при виде пакета, показало, что теперь это не так, слишком много времени было проведено в безобразных чужих обносках.
…В пакете обнаружилось множество других пакетиков и коробочек, и первым, что привело меня в состояние, близкое к экстазу, было нижнее бельё, целых три комплекта - чёрного, белого и бледно-голубого цвета. К счастью, по типу оно практически не отличалось от нашего (признаться, я почему-то неясно опасалась чего-то в стиле Луи Шестнадцатого, с корсетом, шнуровкой и панталонами до колен). Разница имелась, но выражалась она в том, что никогда в жизни у меня не было такой роскоши. Нет, прежнее моё бельё всегда покупалось в приличных магазинах, и я даже считала его красивым, но это раньше. Конечно же, оно не шло ни в какое сравнение с тем, что я обнаружила в кайлеановском пакете.
Ткань и кружева были тонкими, невесомыми, шелковистыми и вместе с тем прочными - я недоверчиво потянула изделия на разрыв. Фантастические растения кружевных вставок соприкасались лишь кончиками лепестков, краешками листьев, тонкими закрученными усиками, но соединения оказались на редкость прочными. Тончайшими были и чулки, лежавшие на ладони туманной дымкой. Когда же я открыла самую большую коробку, то даже приоткрыла рот от удивления - всё пространство занимала немыслимой красоты роза, сложенная из сияющей ткани того чудесного оттенка, который приближается к тёмно-голубому, и всё же остаётся синим. Я осторожно вынула розу из коробки - слегка сомневаясь, правильно ли поступаю, - и она распалась, обернувшись длинным воздушным платьем, не смятым ничуть.
Я встала перед зеркалом и приложила платье к себе.
Вырез был довольно целомудренным, но верх платья состоял из того же потрясающего кружева, где все элементы прикасались друг к другу почти незримо. Узор, спускаясь ниже, постепенно густел, скрывая всё, что надо было скрыть, и вновь становился ажурным на подоле.
Вдруг вспомнились Гелины слова о моём новогоднем наряде: ‘Я б в таком за картошкой не вышла’, вроде бы так она выразилась. Может, она видела когда-то подобную красоту? Глядя на эрмитанское произведение искусства, я уже была склонна с ней согласиться.
На дне выстланной бархатом коробки из-под платья лежали две изящные бутылочки, похожие на флаконы для духов. Но в одном находилась искрящаяся бело-голубая пыль, во втором - порошок тёмно-серого цвета, как будто сточили графитовый грифель.
Я задумчиво потрясла голубой флакон, пыль легко взвилась и наполнила собой всю бутылочку. Может, это наносят на волосы, чтобы они блестели? Или это действительно духи? Вытянув руку от себя, я нажала на распылитель. Из флакона выпорхнуло искрящееся облачко, некоторое время повисело в воздухе, затем померкло и исчезло. Я потянула носом… нет, ничем не пахло, это не духи. И, судя по быстрому исчезновению, не блёстки.
Распылять серую субстанцию я не рискнула.
Пожав плечами, я оставила в покое непонятные сосуды и с предвкушением, которое удивило меня саму, стала одеваться.
Бельё сидело великолепно. Тот, кто подбирал одежду по изображению (вряд ли Кайлеан Георгиевич занимался этим лично), был мастером своего дела. Я покрутилась перед зеркалом со странным ощущением, будто управляю кем-то другим. Изучив отражение, я поняла - проявившаяся женственность стала отличать меня нынешнюю от прежней. Исчезло ощущение слишком быстро вытянувшегося тела, все линии приобрели гармоничную плавность и округлость. Прошёл почти год, и я повзрослела, но поскольку возможности наблюдать за происходящими изменениями не было, законченная картина предстала передо мною внезапно, смутив и обрадовав одновременно.
…Насчёт чулок возникли некоторые сомнения. Во-первых, было непонятно, стоит ли так тщательно одеваться с утра пораньше, и, во-вторых, я никак не могла понять, за счёт чего они должны держаться - привычных широких резинок с силиконом не было, и я перерыла всё, но пояса не обнаружила.
Поразмыслив, я пришла к выводу, что всё равно надо одеться как можно лучше. Вдруг снова кто-нибудь пожалует в гости. Визитёры будут, потирая руки, думать, что застанут меня как обычно, в дезабилье, а тут я - при полном параде.
Задачка с креплением чулок решилась просто. Я надела один - просто чтобы оценить, как это смотрится, и выяснилось, что чулок держится сам по себе.
It’s magic, радостно думала я, натягивая второй.
Поглядывая в зеркало, я выгнулась, приняв одну прельстительную позу из глянцевого журнала.
И другую.
И третью.
И ещё одну.
Вообще-то я осознавала, что сильно напоминаю гоголевскую Оксану, которая вертелась перед зеркалом, восклицая: ‘Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо!’ Но любой, кому пришлось долгое время носить то, что не нравится, меня бы понял.
Ещё в голове то и дело всплывала крамольная мысль, от которой приятный холодок пробегал по позвоночнику: если бы Кайлеан Георгиевич увидал меня в новом образе - в этом кружевном белье, подчёркивающем безупречность тела, да ещё в этих чулках, - он наверняка упал бы в обморок от восторга. Неоднократно. И что там ещё? А! И сложился бы в штабель. А я бы поставила на штабель ногу и сказала бы голосом Карлсона: ‘Малыш! Ведь я же лучше собаки!’ Ну, в смысле, лучше королевства.
Кажется, я всё-таки сказала это вслух. Звук собственного голоса подействовал отрезвляюще. Я перестала воображать всякие глупости и продолжила одеваться.
Синее платье, напротив, придало мне вид сказочной принцессы, невинной и златокудрой. Мой портрет можно было смело размещать на обложке сборника детских сказок. Но знание того, что под платьем-то я совсем другая, как-то необычно будоражило душу.
Однако выявилась накладка - красота была длинновата. Немного, но при ходьбе - я прошлась по спальне туда-сюда - приходилось приподнимать подол, иначе можно было споткнуться. Будь у найденных в пакете туфель более высокие каблуки, это бы всё равно не спасло положения.
Интуитивно я чувствовала - где-то здесь подвох.
Ведь всё было абсолютно впору, да и само по себе платье сидело как влитое. Но я решила, что пока сойдёт и так, от меня не убудет, если я буду придерживать подол рукой. А потом попрошу у Кайлеана ножницы и аккуратно отрежу полосу по замысловатому контуру рисунка.
Никто и не заметит.
С этой мыслью я захватила ткань в горсть и вышла в гостиную.
Диван был пуст, покрывало грудой валялось в ногах.
Только услыхав шелест, я обернулась и обнаружила, что Кайлеан находится в углу гостиной. Там у него стоял небольшой рабочий стол.
- Доброе утро, Ваше Высочество, - сказала я Кайлеану, сидевшему за столом с неизменными бумагами и кружкой кофе.
Он ничего не ответил и только разглядывал мой новый облик. Изменившееся выражение его лица показалось мне смутно знакомым, потом я вспомнила: примерно так Кайлеан Георгиевич смотрел на борщ, после того как его распробовал.