- Ты гляди тут в оба... А я пойду немчуру потревожу...
Ильин скрылся в темноте. Река по-прежнему тихо
плескалась и все так же слышалась чужая речь на том берегу. Вдруг где-то совсем близко раздались один за другим три взрыва, и сразу же торопливо затрещал автомат. В небо взлетели десятки ракет, поднялась безалаберная, суматошная стрельба, похожая на лай потревоженных собак. Через четверть часа все улеглось. Никита вернулся на пост возбужденный, довольный. Шепотом он сказал напарнику:
- Фрицев человек десять скапутилось! - За самовольный уход с поста и самочинные действия Ильину грозила штрафная рота. Узнав об этом, пропагандист полка Аркадий Волгин разыскал Никиту и долго беседовал с ним.
- Ты что же, подвига ищешь?
- Нет, товарищ капитан. На войне подвига искать нечего, он у каждого солдата за поясом. - Никита потрогал гранату. - Зло меня берет: немцы у нас под самым носом разгуливают...
Ему хотелось большого, горячего дела. Рассказывая о нем командиру полка, Волгин умолял:
- В последний раз простите Ильина. Лучше переведите его в разведвзвод к Машкову. Там он будет на месте. Я ручаюсь за него.
- Машков только и ждет твоего Никиту, - усмехнулся подполковник. - В разведке больше, чем где-либо, нужны дисциплинированные солдаты! - бросил он, однако вызвал Машкова, спросил: - Как ты, Владимир Иванович, возьмешь к себе Ильина?
Владимир пытливо взглянул на Волгина и твердо
ответил:
- Возьму.
Никита Ильин подружился с Машковым, открывал ему душу, отличался в хитрых, рискованных операциях. Спустя некоторое время Ильина приняли в партию, присвоили ему звание сержанта. Он стал верным помощником Машкова. В октябре сорок четвертого года Ильин был тяжело ранен. Умирая на руках Владимира, Никита прошептал:
- Коле моему накажите... пусть в строители идет... -Когда Машков вернулся после войны домой, Коля Ильин уже окончив школу ФЗО и работал на заводе токарем. Владимир передал ему последний наказ отца. Паренек очень растрогался, но профессию менять не стал.
- Папа хотел, чтобы я стал рабочим. Так и говорил бывало: «Коля, учись на рабочего!»
Таким этот подросток и изображен на портрете. ...Владимир открыл бутылку сухого вина. Выпили за встречу, и начались взаимные расспросы. Они ведь расстались давно, и теперь им было о чем поговорить.
- Вот и я уволился в запас. Еду на родную Смоленщину, - закончил Волгин свой рассказ и снова посмотрел на картину. - Сознайся, Владимир Иванович, тут что-то есть и твое, пережитое. - Владимир улыбнулся:
- Говорят, во всех произведениях есть что-то автобиографичное.
- Вывернулся! Значит, не доверяешь? - с обидой сказал Волгин.
- Что ты, Аркаша! У нас никогда не было тайн друг от друга. Просто это очень сложно, и для меня самого не совсем ясно.
- «Сложно», «неясно»... Так думают все влюбленные. Должно быть, оттого, что о любви нельзя говорить шутя. И ты это очень хорошо выразил в картине.
В коридоре опять позвонили, и через минуту в комнату с шумом ворвалась ватага молодых художников. Владимир, знакомя Аркадия Николаевича с друзьями, давал им шутливые характеристики.
Первым был представлен высокий юноша с темной пышной шевелюрой, упитанным лицом и пухленькими, как у девушки, губами:
- Борис Юлин! Новая и самая яркая звезда на нашем далеко не живописном небосклоне. - Юлин галантно раскланялся.
- Яша Канцель. Скульптор-работяга. Всем коллективом преклоняемся перед его трудолюбием и, разумеется, талантом.
Худенький юноша с бледным усталым лицом, украшенным ниточкой черных усов, смущенно подал руку майору и тотчас же спрятался за широкую спину художника, о котором Владимир говорил в это время:
- Павел Окунев. Гениальный пейзажист и иконописец, законченный лентяй и беспартийный индивидуалист. На днях женится на дочери полковника, которую охмурил своими талантливыми натюрмортами.
Ощущая крепкое рукопожатие кареглазого детины, Волгин подумал: «Такой медведя голыми руками задушит». А Владимир уже представлял задумчивого блондина с капитанскими погонами:
- Петя Еременко! Внук Верещагина и сын Грекова, главная надежда нашей батальной живописи... А это Карен Вартанян, певец солнечной Армении, лирик, романтик, комсомолец, холостяк.
Пока шла эта балагурная церемония представлений, художники рассаживались кто где мог.
- Кончил паясничать? - дружелюбно пробасил Окунев. Не находя себе места, он, как туча, двигался возле мольберта, заслоняя собой всю картину. - Теперь докладывай, за что «зарезали».