Владимир понял: им все известно о провале картины на художественном совете. «Пришли соболезновать», -мелькнула досадная мысль. И он помрачнел.
- Да так. Считай, ни за что.
- Ну, а все-таки? - не отступал Окунев.
- Одному снег на балконе не понравился, другому -пальма слишком, говорят, детально выписана. У молодоженов выражение на лицах неопределенное... Винокуров подвел итог. Во-первых, он спросил, женат ли я, и когда узнал, что не женат, заключил: «Теперь понятно неясное решение образов новобрачных. Автору незнакомы чувства его героев».
Все рассмеялись, а Окунев выругался:
- Дурак!
- Кто? - спросил Юлин
- Твой приятель Винокуров! - Посыпались безобидные шутки:
- Винокуров прав: жениться надо Володьке!
- Хоть бы временно, чтобы прочувствовать состояние молодожена.
- Вот Паша женится, я на его свадьбе и понаблюдаю, -отшутился Владимир.
Окунев вернул разговор в прежнее русло:
- А еще какие замечания были?
- Никаких. Винокуров обобщил: мол, и снег на балконе, и пальма, и вообще натурализм.
- А что понимает Винокуров в искусстве? - с жаром заговорил Яша Канцель. - Для него эта область непостижима!
- Ты, Яша, ему это скажи, - мрачно пошутил Окунев.
- А что? И скажу! - вскипел Яша.
- Нам от этого не станет легче, - грустно выговорил Еременко, разглядывая свои грязные сапоги. - Хорошую картину провалил. А твой патрон Пчелкин был на совете?
Владимир пожал плечами.
- К сожалению, Николай Николаевич не был...
- Твой Николай Николаевич умеет отсутствовать тогда, когда он нужен, - проворчал Окунев. - А вообще ничего страшного не произошло. Ну и черт с ними. Убери снег, сделай пальму немного помягче и снова представляй. Пройдет.
- Все это не так просто, Паша, - Владимир вскинул голову и выпрямился. - Дело не в снеге и не в пальме. Мне непонятно, почему я должен убирать этот снег, почему хорошо выписанная деталь считается натурализмом? Если так, тогда и Федотов, и Перов, и Федор Васильев, и Шишкин - все натуралисты!
- Не горячись, Володька, - дружелюбно остановил его Юлин. - Ты пока не Федотов и не Перов...
Владимир с прежней горячностью перебил его:
- Погоди...
- Нет, ты погоди! - вскричал Юлин. - Сегодня нельзя писать так, как писали, скажем, Иванов и Брюллов. - И, как бы усовестившись громкого голоса, заговорил рассудительно: - Сто с лишним лет отделяют нас. За этот срок можно же было научиться чему-нибудь новому... За сто лет успели родиться и умереть Серов и Врубель, Нестеров и Коровин... Фальк и Штерберг...
- ...футуристы, кубисты, импрессионисты, конструктивисты, - продолжил ему в тон Владимир. - И не везде они умерли. Кое-где еще здравствуют.
Юлин поморщился и махнул рукой. Он не считал нужным продолжать этот спор, возникавший не впервые. Он лишь снисходительно вздохнул, будто говоря:
«Трудно нам прийти к общему знаменателю».
- Из-за чего буря? - вступил в разговор Вартанян. -Пусть каждый пишет своим почерком.
- Ну, а если у кого почерк неразборчивый? - насмешливо спросил Еременко. - Тогда как?
- Да, тогда как? - подхватил Павел. В ответ Борис снисходительно улыбнулся:
- Оставим эту софистику до другого случая. Предлагаю перенести наш спор на собрание московских художников, которое, как вам известно, состоится сегодня... через два часа.
Спор, однако, продолжался, хотя Борису Юлину и не хотелось влезать в дискуссию с друзьями. Они не признавали так называемой новой живописи, которая господствовала на Западе, а он называл передвижников устаревшими. Борис считал, что живопись, как и всякое другое искусство, должна поражать зрители чем-то необыкновенным. Эту мысль ему внушали с детства в семье, в том изысканном кругу, в котором он рос и воспитывался, В этом кругу говорили с обожанием о деньгах и об искусстве. Отец Бориса, Марк Викторович Юлин, никакими талантами не обладал, работал всю жизнь по торговой части, в последнее время - директором мебельного магазина, но был близко знаком с известными и малоизвестными искусствоведами, критиками, поэтами, режиссерами, художниками, музыкантами, журналистами. Юлин-старший был искренне убежден в том, что главное в искусстве - необыкновенная форма, она ведет художника к шумному преуспеванию и богатству.
- Ты вот что, философ необыкновенной формы, -положив свою могучую руку на округлое плечо Бориса, добродушно пробасил ему на ухо Павел, - чем спорить, выкладывай-ка лучше денежки. Надо выручать Володьку.
Борис поморщился. Он хотел это сделать сам, без подсказки, а Окунев испортил впечатление. Еще вчера, узнав, что картину Машкова «завалили» на художественном совете, он решил выручить Владимира, предложить ему взаймы тысячи две.