только окончил академию - в армию призвали, а через год война началась... Вот и вся биография.
- Словом, баталист до мозга костей, - заключил Пчелкин. - У него даже дипломная работа называлась «Железный поток», по мотивам одноименного романа Серафимовича.
- Женат? - спросила Вика.
- Холост, Викочка, - охотно пояснил Юлин. - Как раз ищет невесту.
Вика обиженно уколола его:
- Ты, Боря, в Ташкенте воевал, а тоже ведь малевал какую-то баталию.
Невозмутимый Юлин покраснел. Звонок Еременки был как нельзя кстати. Петр вошел в гостиную нерешительно, на усталом лице его можно было прочитать смущение и неловкость. Быть может, на него подействовал любопытный взгляд Вики? Или приветливый взгляд Дианы?
Еременку усадили за стол между Пчелкиным и хозяином, налили ему «штрафную». Хозяин провозгласил тост:
- За дружбу!
- За дружбу художников и критиков, - вставил Борис.
- За настоящее искусство и принципиальную критику! - многозначительно добавил Петр, кивнул друзьям, новым знакомым и выпил до дна.
Осип Давыдович, поставив на стол пустую рюмку и жуя бутерброд с копченой колбасой, рассуждал:
- Принцип - понятие абстрактное. У каждого художника свои принципы...
- А есть и беспринципные, - усмехнулся Еременко.
- Таких не встречал.
- Неужели? - искренне удивился Пчелкин. - Странно. А меня некоторые называют беспринципным...
Еременко положил ему руку на покатое плечо и, коснувшись взглядом Дианы, сказал с доброй улыбкой:
- Николай Николаевич, а ведь это похоже на рисовку, ей-богу!
Диана почему-то решила, что улыбка художника относится к ней, и улыбнулась ему в ответ.
А Иванов-Петренко уже подавал Еременко альбом с кровавыми пятнами. «Это, наверно, и есть то самое, зачем пригласили меня», - решил про себя Петр и открыл альбом. Первая страница с печатным текстом на английском языке. Еременко английского не знал, и Иванов-Петренко перевел ему. Это была краткая справка о художнике: молодой, талантливый, отличный стрелок и боксер, участвовал во многих баталиях на Филиппинах и в Северной Африке, герой Дюнкерка и Эльбы, лучше других понял сущность войны и талантливо показал ее в своих рисунках и акварелях, которые принесли ему славу и около миллиона долларов...
На первом рисунке, который назывался «Герой», на весь лист изображено нечто двуногое, грубоотесанное, человекообразное, в форме солдата американской армии, стоящего на поле боя. У ног его - какие-то обломки предметов, утвари, человеческие останки и заляпанные кровавыми пятнами лужи.
Рисунок показался Еременке знакомым: эту пьяную физиономию, засученные рукава и окровавленные руки он уже где-то видел.
- Эсэсовец? - спросил он.
- Что вы! Это же американский солдат! - поспешил рассеять его заблуждение Иванов-Петренко.
- Натуралистический формализм, - сострил Пчелкин.
- Это зависит от точки зрения, - возразил Осип Давыдович. - В наше время нелепо писать баталию по-верещагински. Войну нужно изображать во всей ее страшной наготе, не боясь гипербол и символики. Вот если принять эту точку зрения, то американец прав. Он изобразил типичного героя войны.
- А надо ли вообще изображать войну? - спросил Юлин. Ему не ответили.
- «Герой» - это, скорее, ирония художника, - отвечая Иванову-Петренке, предположил Еременко и подумал о вопросе Юлина: «Неужели он всерьез сомневается, надо ли вообще изображать войну?» А Борис уже отвечал на его вопрос:
- Какая может быть ирония! Типичный образ героя войны.
Следующая картина называлась «Проза войны». От бомбового взрыва рушатся высокие здания большого города, в ужасе мечутся какие-то силуэты среди моря не то огня, не то крови.
- Эта вещичка сильнее брюлловской «Помпеи», -торжествующе произнес братец Бориса, должно быть, чужие слова, потому что Диана при этом язвительно улыбнулась, обменявшись взглядом с Канцелем.
Изречение старшего Юлина и многозначительная улыбка Дианы настораживали Еременку. Его любопытство к рисункам постепенно сменялось отвращением. За «Прозой войны» следовала «Поэзия войны». Дальше он уже перелистывал альбом с брезгливостью. Названия рисунков и акварелей были короткие, но выразительные: «Страх», «Ненависть», «Гнев», «Трофеи Герберта». Отстранив альбом, Петр сказал резко и отчужденно:
- Это художник военных громил с их моралью и философией. Не понимаю, что вы нашли тут интересного... И потом - сама форма. Какое это имеет отношение к искусству? - Он поднял слегка сощуренные глаза и заметил, что у Иванова-Петренки рот презрительно сжат, под глазами синеватые мешки.