Все взоры выжидающе обратились к Яше. Канцель негромко сказал:
- Борис имеет скверную привычку отвечать за других.
- А разве я неправ? - Юлин бросил на Яшу испытующий взгляд, в котором за игривым озорством просматривался вызов.
Остальные наблюдали за ними, изредка и тайком переглядываясь между собой.
Якову показалось, что обитатели этого «салона», связанные между собой чем-то общим, пока неуловимым для него и еще не совсем осознанным, в то же время недоверчиво следят друг за другом.
Иванов-Петренко подошел к Канцелю, стал с ним рядом, положил руки на бедра - это была его излюбленная поза - и, выставив подбородок, мягко, по-отечески, спросил:
- Что с вами происходит, Яша? Какая-нибудь неприятность? Вы в последнее время какой-то задумчиво-стесненный, все время молчите.
Канцель через силу улыбнулся и молча пожал узкими плечами.
- Ну, это не совсем так, Яша сказал свое слово об энциклопедии, - с подначкой заметил Яковлев.
- А тебе не понравилось? - Иронический взгляд Канцеля кольнул Яковлева и задел Юлина.
- Правильно, Яша, мы должны спорить, критиковать друг друга, искать истину. Разве здесь кто-нибудь кому-нибудь навязывает свое мнение? - Хозяин «салона» смотрел на Канцеля дружелюбно-снисходительно. -Ты считаешь, что я неправ, возражай, я буду рад. Только честно, искренне...
Сдерживая раздражение, Канцель заговорил глухо и с горечью:
- Хорошо, Осип Давыдович, я скажу. Быть может, не так, как здесь принято, но скажу, раз просите. Да, я не согласен, во многом не согласен с вами, Осип Давыдович. Но беда не в этом.
Он сделал паузу, споткнулся на слове и, волнуясь, хотел продолжать и не мог. Его захлестнул поток мыслей, к горлу подступил ком. Яша встал и, комкая в маленькой цепкой руке газету, прошелся по комнате.
- А в чем же все-таки ваша беда? - Это Иванов-Петренко спросил, и голос его прозвучал как-то необычно отчужденно в притихнувшем «салоне».
- Моя беда. Хорошо, пусть моя, а не ваша беда. Я глубоко уважал вас, Осип Давыдович, за ваш ум, за вашу эрудицию. Но ваши нигилистические оценки Репина, Айвазовского, Шишкина, наскоки на передвижников и их наследников, простите, мне не понятны. Вы предлагаете расширить границы реализма от Репина до Синьяка и Сезанна, до Малевича и Кандинского. Зачем? Попробуйте ответить на этот вопрос! Не ответите. А я вам скажу зачем: чтобы протащить в наше искусство чуждые, непонятные народу лжешедевры и принизить шедевры подлинные. Но должны же вы понимать, что народ не поймет и не примет Синьяка, даже если вы назовете его реалистом. Не в названии же дело!..
- Разве я называл Малевича и Кандинского?
- Я знаю, к чему вы клоните, - парировал Канцель.
- Брось демагогию, Яшка! Народу некогда заниматься искусством. Он хлеб насущный делает. Может, ты имеешь в виду молочницу Дусю и домработницу Машу? - язвительно спросил Юлин, покачиваясь в кресле.
- В том числе Дусю и Машу.
- Это мы, Яша, уже слышали от других, - нетерпеливо перебил его Юлин и тут же потребовал тоном допроса: -Ты о главном скажи: в чем наша беда? - При этом он резко подчеркнул слово «наша».
- Я скажу, наберись терпения. - Канцель недовольным жестом руки отмахнулся от Юлина и снова поднял глаза на Осипа Давыдовича. - Я хотел понять вас, искренне хотел...
- И не понял? - едко спросил Иванов-Петренко. Канцель не обратил внимания на эту реплику и продолжал в прежнем тоне:
- Беда ваша в том, что думаете и говорите вы одно, а пишете другое. Вот вы сегодня сказали об Айвазовском: заурядный, дескать, живописец, фокусник, чуть ли не шарлатан. А в статье о советских маринистах красиво и складно говорили о замечательных традициях Айвазовского. Когда же вы сказали правду - сейчас или в статье?
Осип Давыдович криво усмехнулся:
- Я надеюсь, вы не настолько наивны, чтобы не понимать элементарных вещей: есть точка зрения редакции, и с ней автор должен считаться, если хочет быть автором, а есть моя собственная точка зрения.
- Точка зрения редакции! - воскликнул с возмущением Канцель. - Да попробуй любая газета разделаться так откровенно с классиками, как это сделали тут вы, поднимется буря негодования! После этого такую газету читать не станут.
- С вами, Канцель, трудно спорить. Вы раздражены и вообще сегодня не в духе, - холодно сказал Осип Давыдович и отошел в сторону.
- А ты не болен, Яша? - с недобрым смешком спросил Юлин.
Канцель сел, но сейчас же снова поднялся. Все увидели, как дрожат его руки, как искрятся глаза, как побледнело его худое лицо:
- Я болен? Может, я с ума сошел?
- Болезнь твоя, к счастью, неопасная. - Борис встал и, глядя в пол, заходил по комнате. - Называется твоя болезнь забывчивостью. Ты просто немножко забываешься. Себя переоценил...