- А что скажешь ты?
- Я не академик, - начал шутливо Владимир, - поэтому с моим мнением ты можешь не считаться. Но, честно говоря, мне не нравится.
- Почему? - нетерпеливо спросил Юлин, и с лица его как водой смыло радушность. В глазах его появилась тень недоверчивости.
- Идут они у тебя не с работы, а с ярмарки, в чистеньких шелковых платьицах, в туфельках на высоких каблуках. Только вместо покупок ты сунул им в руки орудия производства, известные еще в античные времена.
- Но прости, ты забываешь, что деревня теперь совсем не та, что была раньше, - горячо возразил Борис, сделав внушительную паузу. - И эти платья, и эти туфли...
- Не спорь, Боря: деревни ты не знаешь. Это же совсем не то, что дачное Подмосковье. Сам подумай: какие дурачки пойдут на работу в хороших платьях? Впрочем, все это досадные детали.
- Да, конечно, это поправимые детали, - быстро сдался Юлин. - В конце концов девок можно переодеть во что-нибудь похуже. А вот вместо этих граблей что ты посоветуешь дать им в руки, какое современное орудие производства?
Эта наивность рассмешила Владимира, и он ответил шуткой:
- Посади их на конные грабли, что ли, раз тебе деревянные не нравятся.
Юлин сокрушенно покачал головой:
- Не умею лошадей рисовать.
Владимир хотел сказать, что вся картина ему не нравится: люди неестественны, театральны. Досаднее всего, что Борис не хотел этого понять. Владимир с сожалением смотрел на его полное, еще не тронутое загаром лицо, на мягкие руки с маникюром, на красивую плотную фигуру, одетую в просторный светлый пиджак.
«Ни черта ты не понял», - подумал Владимир. Ему искренне хотелось помочь товарищу.
- Давай, Боря, поедем в колхоз на все лето.
- Зачем? - удивился Юлин. Он даже был обижен таким предложением. - Воздуха и здесь достаточно. Натуры -сколько хочешь. Что я там забыл, в деревне? Мы художники, а не фотографы, зачем тогда существует фантазия.
- Сам видишь, до чего можно так дофантазироваться, - спокойно ответил Владимир. - Словом, как хочешь, тебе видней.
Борис обиделся и с тех пор никогда не говорил Владимиру о своей картине. Теперь Машков подходил к даче Юлиных с чувством понятной неловкости, будто ему предстояло продолжить тот прошлогодний разговор.
Участок у Юлиных двойной, огромный, дача стоит в сосновом лесу. За высоким забором вырисовывается дом с мезонином, за калиткой мечется здоровенный дог. Своим сиплым басом он заставляет читать на калитке: «Осторожно - во дворе тигр и черная пантера».
Владимир нажал на пуговку звонка и через минуту услышал голос Бориса:
- Пошел прочь, Тигр! Сгинь! - прикрикнул он на
собаку^.
Рычание прекратилось, брякнула защелка, и калитка без скрипа отворилась. Борис, чисто выбритый и надушенный, стоял на пороге. Круглое лицо его смачно улыбалось, а в глазах, как всегда неопределенных, улавливалось с трудом скрываемое беспокойство.
- Володя! - закричал он. - Какой молодец! Целую вечность не виделись!
- Да я, собственно, к тебе с просьбой: не укажешь ли дорогу к Паше Окуневу?
- Стыдись, старина! - И Борис потащил его к дому. -Гостем будешь! Посидим, поболтаем. У меня тут товарищи собрались: Осип Давыдович, Семен Семенович, с минуты на минуту Лев Михайлович Барселонский с Пчелкиным должны подъехать...
Встреча с известными критиками не сулила Владимиру ничего приятного, но имя Барселонского вызывало любопытство. Хорошо бы поглядеть на этого Льва вблизи! Но он сказал:
- Да знаешь, я должен Пашу повидать, ведь я его еще не поздравлял. Ты был у него на свадьбе?
- Был, - поспешно ответил Борис и спросил: - Когда приехал?
- Вчера. И никого из наших ребят еще не видел. Одного уж никогда больше не увижу... - закончил он тихо и печально.
- Да, очень тяжело, - в тон ему проговорил Борис. -Ирония судьбы. Недавно мне рассказали, как минувшей весной на улице Горького одну женщину, мать четверых детей, ледяная сосулька убила. Сорвалась с карниза и -трах! Человека ежеминутно подстерегают тысячи случайных смертей.
Смерть Канцеля не выходила из головы. Хотелось знать подробности, поговорить с людьми, которые виделись с Яшей в последний раз.
Они медленно шли по кирпичной дорожке к дому, впереди лениво брел пятнистый старый дог, воплощавший в себе, по неостроумной шутке хозяев, и тигра, и черную пантеру.
- Ты совсем вернулся? - обеспокоился Борис и спросил с надеждой: - Или еще поедешь?
Этот вопрос и тон, с каким он задан, говорили о том, что смерть Яши уже вылетела из головы Бориса, как неприятное воспоминание. Владимира это обидело, и он ответил сухо:
- Уеду. Через несколько дней.