Художественная молодежь относилась к Михаилу Герасимовичу по-разному: ученики Иванова-Петренки и Барселонского, такие, как Борис Юлин, не любили Камышева и в то же время при случае заискивали перед ним: все-таки академик, народный художник. А наследники передвижников, подобные Машкову и Окуневу, искренне восхищались им.
Машков не был близко знаком с Камышевым. Приглашая сейчас его в комнату, Владимир почувствовал, как дрожат руки. Но, взглянув на свою картину, повеселел, успокоился: умные глаза колхозного парторга будто говорили не только девушке, но и ему: «Не волнуйся, все будет хорошо».
Камышев вел себя запросто, как дома, ходил по комнате, пришаркивая ногами. Быстрые зрачки его темных глаз профессионально прощупали всю обстановку и наконец остановились на картине. Владимир придвинул академику кресло. Тот сел, не отрываясь взглядом от полотна. Винокуров сел рядом на стул, а Владимир стал позади них. Пышная, слегка поседевшая шевелюра академика заслоняла правый угол картины. Молчали минуты три-четыре. Потом Камышев с неожиданной резвостью вскочил, подошел к картине вплотную, потрогал краски голубого неба и солнечной ржи, отошел к окну, посмотрел на улицу. Потом повернулся и опять посмотрел на картину. Владимир заметил, как шевелятся в улыбке его обветренные губы.
- Как ее зовут? - он ткнул пальцем в фигуру девушки.
- Валя.
- А этот?
- Аркадий Волгин.
Лицо Камышева как-то помолодело, в глазах засверкали зеленые искорки.
- Пятерка с плюсом! - произнес он немного охрипшим голосом в лицо Винокурову. А Владимиру дружески улыбнулся. И опять уставился на картину. - Где раскопал такую натуру? Лица, глаза... А жатва, а полдень! В деревне писал?
- Да...
- Ну вот, а мы тут, в канцеляриях, бумажки пописываем да подписываем. - Это уже сказано для Винокурова.
Владимира тревожило молчание критика, который рассматривал работы художника с тем равнодушием, за которым обычно скрывается презрение. Казалось, и Камышев заметил это, потому что спросил Винокурова:
- Ну, а ты, милок, что думаешь? - И глазами показал на картину «В загсе».
- Я знаком с этой работой, - неопределенно ответил Винокуров, тиская в кулаке свою бородку.
«Свое мнение он выскажет потом, на выставкоме», -враждебно и грустно подумал Владимир.
Проводив почетных гостей, Машков задумался. Что же теперь будет? Предстоящая выставка имела для него особое значение, нечто вроде государственного экзамена на аттестат зрелости. Пчелкин и Камышев определенно «за», Винокуров хоть и ничего не сказал - определенно «против». А как другие члены выставочного комитета? Какое же будет решение?
Позвонила Люся.
- Володя, пойдемте вечером в парк? - предложила она.
Владимир словно ожидал этого и, нисколько не задумываясь, коротко ответил:
- Не могу, занят.
- Да что вы, Владимир Иванович, министра из себя строите! Пойдемте, - попросила она сладко, нараспев. - Я соскучилась по вас...
Он не ответил.
- Ну где вы там? Почему молчите? Знаете что, - неожиданно живо заговорила она, - пойдемте в сад «Эрмитаж». Там сейчас хорошо. - Он снова промолчал. - Ах, да, вы не любите этот сад! Тогда пойдемте в парк Горького, хорошо? Я зайду за вами в восемь, не возражаете?
- Не знаю, буду ли я дома, - вяло ответил Владимир.
- Так я зайду, - как о деле решенном сказала Люся и повесила трубку.
Ровно в восемь она пришла. Валентина Ивановна, мать Владимира, была на работе. Комната убрана, у мольберта -портрет Вали. Взглянув на портрет, Люся почувствовала прилив зависти, безрассудной ревности.
- Хорошо написан! - заключила она вслух и тут же оговорилась: - Только сама она неинтересная: большой и круглый, как футбольный мяч, лоб... Нет, мне не нравится ваша колхозная фея.
Владимир снисходительно улыбнулся:
- У нас с вами разные вкусы... - Она не обратила внимания на его слова и начала рассматривать картину «Прием в партию».