Разве они не видят, что американцы убогие и недоразвитые? Но в свете нами сказанного это выглядит вполне логично. Это своего рода союз комиксов и манги, так что удивляться нечему. Японцы не видят умственного убожества американцев, потому что и сами в интеллектуальной сфере больших вершин не достигли. Рыбак рыбака узнает издалека.
Когда я понял эти вещи, моё уважение к японцам в общем-то не пошатнулось. Японцев есть за что уважать. Их эстетическое развитие восхищает, их волевые качества выше всяких похвал, их представления о долге поразительны, их презрение к роскоши и комфорту достойно подражания. Но за свои многочисленные и бесспорные достоинства самураи заплатили тяжелую цену, и теперь стая заокеанских олигофренов вертит ими, как хочет.
У японцев не хватает мозгов даже на то, чтобы понять: по ментальности русские гораздо ближе к ним, чем американцы. По всем признакам Россия и Япония — естественные союзники, но американское ярмо показалось самураям столь сладким, что теперь они уже смотрят на мир американскими глазами, охотно присоединяясь к западному русофобскому хору. Дело тут совсем не в северных Курилах, просто ребята головой думать и раньше не особо умели, а теперь совсем разучились.
А вот Китай сохранил собственную душу вопреки всему и не смотря ни на что, и америкосы сколько не стараются, ни как не могут окрутить китайцев. Отстаивая свои интересы, китайцы думают головой. В чем сила Китая? У них был Конфуций. А у японцев своего Конфуция не было.
Быть живым не модно
Не могу простить себя за то, что когда-то уважал Акунина. Моим любимым писателем он, конечно, никогда не был, но Фандорин мне нравился. Такой весь из себя тонкий и звонкий, умный и элегантный герой-одиночка. Я позволил Акунину себя окрутить. Разочарование было ужасным. Хрен с ним, с Акуниным, но ведь тут в пору было в самом себе разочароваться. Где были мои мозги? Где было моё чутьё? Как я мог повестись на такую дешевую разводку? Господи, как медленно человек развивается и растет. Это я о себе.
Прозрение началось с того, что я посмотрел обширное интервью с Акуниным. Более всего меня поразило убожество его мысли, какая-то спутанность сознания, постоянные логические нестыковки между различными утверждениями. Стало понятно, что у этого человека нет ни каких продуманных и последовательных убеждений, лишь какие-то обрывки очень примитивных мыслей. И это создатель Фандорина? Да что же такое Фандорин?
И вдруг я понял, что Фандорин — вымышленный персонаж. Эта оценка может показаться странной по отношению к герою художественного произведения, где вроде бы все персонажи по определению являются вымышленными. Но нет. Персонажи хороших книг — живые, потому что взяты из жизни и одухотворены внутренним огнем автора. Вспомните хоть Печерина, Базарова, Карамазовых. Никто не назвал бы этих персонажей вымышленными, у них есть своё самостоятельное бытие. А Фандорин ненастоящий, искусственный, выдуманный, он не из жизни взят. Откуда же? Из литературы. Он вторичен, поэтому он не живой.
Похоже, жизнь вообще не интересует Акунина, его сознание набито книгами, оттуда он и берет свои персонажи. Они имеют к жизни лишь косвенное, опосредованное отношение. Автор их не родил, а сконструировал по чертежам, которые ему известны из книг. К душе автора они вообще не имеют никакого отношения, если, конечно, у души этого автора есть вообще хоть какое-нибудь содержание. Все персонажи Акунина — своего рода чудовища Франкенштейна, не рожденные, а созданные в лаборатории, сконструированные из частей некогда живых организмов.
Стал вспоминать акунинских персонажей одного за другим и обратил внимание на то, что все они какие-то прилизанные, эталонные, слишком гладко обработанные. Живые персонажи всегда немного растрепанные, шероховатые, в чем-то незавершенные, потому что невозможно придать своему пониманию жизни завершенный характер. Если же идти по чужим следам, брать некогда знаменитые типы, их можно доделывать, шлифовать, придавать им законченный вид. В чем-то они будут даже лучше настоящих. Вот только они не живые.
Хотите образ гениального сыщика? Их полно было в литературе, но акунинский — самый лучший, потому что учитывает и использует всё, что было в этом смысле до него.