Генри по-прежнему спал, но теперь метался по кровати, охваченный каким-то кошмаром. Я поспешил, чтобы быстрее все закончить и вернуться в дом до того, как он проснется. Подошел к колодцу. Поставил чемодан на землю, в третий раз поднял деревянную крышку. Слава богу, Генри со мной не было. Слава богу, он не увидел того, что увидел я. Думаю, это зрелище свело бы его с ума. Даже меня чуть не свело.
Матрас сполз в сторону. Прежде всего я подумал, что она откинула его, чтобы выбраться из колодца. Потому что она не умерла. Она дышала. Так мне поначалу показалось. А потом, когда здравый смысл начал пробиваться сквозь туман, окутавший разум, когда я спросил себя, какое дыхание может заставить женское платье подниматься и опускаться не на груди, а от талии и ниже… в этот самый момент челюсть ее зашевелилась, словно она пыталась заговорить. Но не слова возникли из сильно расширившегося рта, а крыса, которая лакомилась ее нежным языком. Первым появился хвост. Потом нижняя челюсть Арлетт опустилась ниже, и когти задних лапок впились в подбородок в поисках опоры.
Крыса спрыгнула к ней на колени. А когда она это сделала, из-под платья во множестве повылезали ее братья и сестры. У одной крысы в усиках застряло что-то белое – клочок комбинации или, возможно, трусиков. Я швырнул в них чемодан. Не думал об этом – плохо соображал от отвращения и ужаса, просто швырнул. Он упал ей на ноги. Большинство грызунов – вероятно, все – легко избежали удара. Нырнули в круглую черную дыру, которую раньше закрывал матрас (наверное, они сдвинули его общими усилиями), и исчезли в мгновение ока. Я хорошо знал, что это за дыра: вход в трубу, через которую вода подавалась в амбар, пока ее уровень не опустился слишком низко.
Платье застыло. Ложное дыхание оборвалось. Но она смотрела на меня, и это был пристальный взгляд горгоны. Я видел крысиные укусы на ее щеках, одна мочка исчезла.
– Господи, – прошептал я. – Арлетт, мне так жаль.
Твои сожаления не принимаются, казалось, говорил ее взгляд. И когда меня найдут в таком виде, с крысиными укусами и в изгрызенном нижнем белье, ты точно усядешься на электрический стул в Линкольне. И мое лицо станет последним, что ты увидишь перед смертью. Ты увидишь меня, когда электричество поджарит тебе печень и подожжет сердце, а я буду улыбаться.
Я опустил крышку и поплелся к амбару. Внезапно ноги отказались служить мне, и будь я на солнце – точно потерял бы сознание, как Генри прошлой ночью. Но я находился в тени, поэтому, посидев минут пять с опущенной головой, более или менее оклемался. Крысы добрались до нее – и что такого? Разве, в конце концов, крысы и жуки не добираются до всех нас? Рано или поздно самый крепкий гроб не выдерживает и впускает жизнь, чтобы она покормилась на смерти. Так устроен мир, и какое это имеет значение? После того как сердце останавливается, а мозг задыхается, наши души или куда-то отправляются, или просто исчезают. В любом случае мы не чувствуем, как кто-то гложет нашу плоть или выедает что-то из костей.
Я двинулся к дому и уже добрался до ступенек, ведущих на крыльцо, когда новая мысль остановила меня: а что тогда дернулось? Вдруг она была еще жива, парализованная, неспособная шевельнуть даже разрезанным пальцем, когда крысы вылезли из трубы и принялись ее пожирать? Что, если она почувствовала, как одна пробралась в ее располосованный рот и начала…
– Нет, – прошептал я. – Она ничего не почувствовала, потому что не дергалась. Никогда. Вниз я сбросил ее мертвой.
– Папка? – сонным голосом позвал Генри. – Пап, это ты?
– Да.
– С кем ты говоришь?
– Ни с кем. Сам с собой.
Я вошел. В майке и трусах он сидел за кухонным столом и выглядел ошеломленным и несчастным. Волосы торчали во все стороны, напомнив мне время, когда сын, еще маленький, гонялся по двору за курами, а его верный пес Бу (к тому лету давно умерший) не отставал от него ни на шаг.
– Лучше бы мы этого не делали, – прошептал он, когда я сел напротив него.
– Сделанного не вернешь, – ответил я. – Сколько раз я тебе это говорил, парень?
– Пожалуй, миллион. – Он на какое-то мгновение опустил голову, потом вновь посмотрел на меня. Его глаза, окаймленные красным, налились кровью. – Нас поймают? Мы отправимся в тюрьму? Или…