Я подхватил куль, и он дернулся.
Я замер, не в силах даже вдохнуть, только сердце колотилось как бешеное. Конечно же, я не мог такого почувствовать, подумал я. Подождал – а вдруг куль дернется снова? А может, ждал, как ее рука змеей выползет из стеганого одеяла и попытается схватить меня за запястье порезанными пальцами.
Никто не дернулся, ничто не выползло. Мне это все почудилось. Понятное дело. И я сбросил ее в колодец. Увидел, как стеганое одеяло развернулось с конца, на который я не надевал наволочку, а потом раздался всплеск. Гораздо более громкий, чем при моей блевотине, а за ним последовал хлюпающий удар. Я знал, что воды в колодце немного, но надеялся, что Арлетт погрузится с головой. Звук удара подсказал мне: в этом я ошибся.
Пронзительный смех раздался у меня за спиной – звук, так близко граничащий с безумием, что у меня по спине побежали мурашки, от поясницы до загривка. Генри пришел в себя и поднялся. Нет, более того – он прыгал перед амбаром, вскидывая руки к звездному небу, и хохотал.
– Мама в колодце, а мне все равно! – нараспев прокричал он. – Мама в колодце, а мне все равно, потому что хозяина нет[4].
Я в три больших шага подскочил к нему и влепил оплеуху, оставив кровавые отметины на покрытой пушком щеке, еще не знавшей бритвы.
– Заткнись! Голос разносится далеко! Тебя могут услышать… Видишь, дурак, ты опять потревожил этого чертова пса.
Рекс гавкнул один раз, второй, третий. Замолчал. Мы стояли, я держал Генри за плечи, склонив голову, прислушиваясь. Струйки пота бежали по шее. Рекс пролаял еще раз, потом затих. Если бы кто-то из Коттери проснулся, они бы подумали, что Рекс нашел енота. Я, во всяком случае, на это надеялся.
– Иди в дом, – велел я. – Худшее позади.
– Правда, папка? – Он очень серьезно смотрел на меня. – Правда?
– Да. Как ты? Не собираешься снова грохнуться в обморок?
– А я грохался?
– Да.
– Я в порядке. Просто… не знаю, почему так смеялся. Что- то смешалось в голове. Наверное, я просто обрадовался. Все закончилось! – Смешок вновь сорвался с его губ, и он хлопнул по губам руками, как маленький мальчик, случайно произнесший плохое слово в присутствии бабушки.
– Да, – кивнул я. – Все закончилось. Мы останемся здесь. Твоя мать убежала в Сент-Луис… а может, в Чикаго… но мы останемся здесь.
– Она?.. – Его взгляд устремился к колодцу, крышка которого прислонялась к трем стойкам, казавшимся такими мрачными в звездном свете.
– Да, Хэнк, сбежала. – Его мать терпеть не могла, когда я называл его Хэнком, говорила, что это вульгарно, но теперь она ничего не могла с этим поделать. – Убежала и оставила нас здесь. И разумеется, мы очень сожалеем, но при этом полевые работы не могут ждать. И занятия в школе тоже.
– И я могу… по-прежнему дружить с Шеннон?
– Разумеется, – ответил я и снова вспомнил, как средний палец Арлетт похотливо обводит его промежность. – Разумеется, можешь. Но если у тебя вдруг возникнет желание признаться Шеннон…
На лице Генри отразился ужас.
– Никогда!
– Что ж, я рад. Но если такое желание все-таки возникнет, запомни: она убежит от тебя.
– Разумеется, убежит, – пробормотал он.
– А теперь иди в дом и достань из кладовой все ведра для мытья полов. Наполни из колонки на кухне и добавь порошка, который она держит под раковиной.
– Воду мне подогреть?
Я услышал голос матери: Кровь замывают холодной водой, Уилф. Запомни это.
– Незачем, – ответил я. – Я приду, как только поставлю крышку на место.
Он начал поворачиваться, потом вдруг схватил меня за руку. Холодными, просто ледяными пальцами.
– Никто не должен узнать! – хрипло прошептал он мне в лицо. – Никто не должен узнать о том, что мы сделали!
– Никто и не узнает. – В моем голосе уверенности было куда больше, чем в душе. Многое сразу пошло наперекосяк, и я начал понимать, что наяву все далеко не так, как в грезах.
– Она не вернется, правда?
– Что?
– Ее призрак не будет донимать нас, а? – Только слово это он произнес на деревенский манер и прозвучало оно как «добивать». Арлетт в таких случаях качала головой и закатывала глаза, и только теперь, восемь лет спустя, я начал осознавать, что, возможно, сын сказал так не случайно[5].
4
Генри перефразирует припев песни североамериканских рабов «Джимми ломает кукурузу» (1840), ставшей популярной среди детей: «Джимми ломает кукурузу, а мне все равно: хозяина нет».
5
У автора игра слов. Генри произносит слово «haunt» – преследовать, донимать (англ.). Звучит же оно у него как «haint», что напоминает слово «hate» – ненавидеть (англ.).