И Ноэ знал, почему, и понял, что у него есть шанс наконец избавиться от бесконечной, холодной тоски и безысходной ярости, которые он ощущал с тех пор, как Риви погибла, - и которые не смогла успокоить даже месть.
- А ведь может и получиться, - произнес демон. - Попробовать можно.
В разгромленной кинобудке стало очень пусто и тихо. Взметнулся холодный ветер, которому неоткуда было здесь взяться, и тоже стих. Лишь иней остался поблескивать на мху в том месте, где о него разбился ветер. Но и инею предстояло растаять - и очень быстро.
В бывшей кинобудке было душно, даже жарко, что и неудивительно. Летом 2053 года в Красной Лагоде было настоящее пекло.
Почти как сорок лет назад.
Но цепочка событий, звеньями которой стали: разрушение Красной Лагоды в жарком августе две тысячи десятого, Хозяйка Кладбища, Ноэ, демон предательства и холодного ветра, создательница картины и многие другие люди - началась совсем в другом месте.
Беда пришла с юга.
I
На кладбище при церкви Серафима Саровского было томно и тихо. Развесистые могучие ясени - и те не перешептывались в вышине. Аллеи были пусты. Ничего удивительного в этом не было. До Троицы оставалась еще неделя, да и день был рабочий, среда.
Мужчина, который шел по главной алее, был скорее полным, чем крепким. Звали его Алексей Горностаев. Он напевал сквозь зубы известную детскую песенку про трех ковбоев:
- Первым встал атаман, захотел разобраться...[1]
В его делах недавно возникла заминка. Скорее неприятная, чем серьезная. Ему очень, очень хотелось с ней разобраться. Алексей пришел на кладбище поправить могилку матери, но так и не смог выкинуть этот проклятый торфяной завод из головы.
Нес он простую полотняную сумку, где находилась банки серебрянки и уайт-спирита, кисточки и ветошь, чтобы обтирать руки, а так же, в отдельном пакете, поношенные штаны цвета хаки и пятнистая не то от пота, не то от времени футболка. В другой руке у Алексея находился пластиковый пакет с логотипом ближайшего супермаркета. Пакет заманчиво позвякивал.
Миновав красивую, будто игрушечную церковь, Алексей свернул на одну из поперечных дорожек и углубился в северную часть кладбища. Сооружение, около которого путь Алексея заканчивался, нельзя было назвать склепом. Прочные прутья чуть выше человеческого роста заканчивались плоской черной металлической крышей. Скорее, оно походило на клетку для огромной птицы.
Но вместо печальной птицы внутри клетки находилась небольшая, до пояса взрослому человеку, статуя из черного гранита. Она изображала аккуратную веселую старушку в платочке. Внизу, на плите, было написано:
Горностаева
Ольга Евдокимовна
18.09.1953 - 12.03.2001
Статую скульптор делал по одной из немногих сохранившихся фотографий Ольги Евдокимовны. Результат его стараний удовлетворил обоих братьев.
Памятник оплатил Леша, но уговорил его на это Даниил. Старший из сыновей Ольги Евдокимовны вел более скромную жизнь, но обладал более изысканным вкусом. Леша склонялся к тому, чтобы поставить обычную плиту с фотографией, но Даниил смог переубедить его.
И в этот раз именно Даниил настоял на том, чтобы прибрать могилку пораньше, не дожидаясь традиционного "родительского дня". У него была уважительная причина - он опять уезжал на какие-то свои раскопки.
Леша открыл замочек на калитке, вошел внутрь и аккуратно затворил за собой. Переоделся и споро принялся за дело. Работники, которых Леша нанял, сбили облупившуюся старую краску еще два дня назад, и ошкурили прутья. Он мог, конечно, заплатить и за то, чтобы оградку покрасили. Но Леша хотел сделать это сам.
Он любил мать, и, хотя прошло уже пять лет с тех пор, как она умерла, все еще тосковал по ней. Алексею не хватало ее. Ее смеха, ее добрых, мягких рук, ее советов - циничных, но очень полезных.
Аня была чем-то похожа на Ольгу Евдокимовну. Если бы мать жива, она бы надоумила Лешу, как помириться с женой. Хотя, если бы мать была жива, он бы с Анькой даже не поссорился бы, наверное... Леша тряхнул головой, отгоняя мрачные, назойливые, как комары, мысли.
Он водил кисточкой по прутьям, наблюдая за тем, как из черно-оранжевых они становятся серебристыми, блестящими, и испытывал почти детское, ничем не замутненное удовольствие от работы.
Настроение у Леши сменилось.
- Я открываю глаза - надо мною стоит Великий Ужас, которому имени нет, - промурлыкал он себе под нос и только тогда услышал, что именно он поет.
Леша усмехнулся. Проблема, которая его волновала, была несравнима по серьезности с теми, с которыми столкнулся очнувшийся на поле боя раненый воин - последний из оставшихся в живых. Леша даже удивился тому, что память выбросила на поверхность именно эту песню. В верхушках деревьев печально прошептал ветер. Волна прохлады окатила Лешу. Он ощутил потеки пота на спине. Они сразу стали противно-влажными. Лешу от неожиданности пробил озноб. Он огляделся - ему показалось, что на него кто-то смотрит. Но никто не скрывался в запыленной листве. Леша был в этой части кладбища один.