Михайлов, один из самых известных «авторитетов» России, в то же время пользуется значительным авторитетом в обществе. Ему не только удавалось избегать судебных исков и пользоваться льготами; многие считали его уважаемым человеком[152].
Терпимость к преступникам и даже восхищение ими появилось в России постсоветскую эпоху. Однако корни этого явления уходят в далекое прошлое. Понятие о законах, применимых равным образом ко всем и основанных на трансцендентных принципах морали, имели малое влияние в дореволюционной России, где законы составлялись для защиты прав собственности землевладельцев. Именно поэтому среди русских крестьян распространилось убеждение, что закон отличается от идеи справедливости, которую, с их точки зрения, можно определить на основании экономического статуса сторон.
После свержения царизма классовый подход крестьянства к законам был принят как официальная идеология, и в годы революционного переворота экономическое положение арестованного человека было гораздо важнее для определения его судьбы, чем факт нарушения им закона. Позже сталинский режим провел четкое разграничение между заключенными, которые, хотя и были обычными преступниками, считались «социально близкими», и теми, кто был «социально чужд», к ним по большей части относились политзаключенные, арестованные за принадлежность к определенному классу. По отношению к обычным преступникам проявляли мягкость и снисходительность и их использовали в трудовых лагерях для устрашения политзаключенных.
Результатом подобной эволюции стало то, что в России понятие закона как универсального стандарта имело меньшую силу перед лицом стремления общества к «справедливости». Поэтому общество оказало незначительное сопротивление, когда после падения Советского Союза его захлестнула волна преступности.
На этом фоне три фактора позволили бандитам добиться видимости соблюдения законов и даже какой-то степени респектабельности. Во-первых, банды изображали из себя Робин Гудов, которые заставляли продажных бизнесменов «делиться» своим богатством, как бы перераспределяя его[153].
Второй фактор заключался в общей уверенности в том, что бандиты, используя силу для приобретения богатства, были ничем не хуже других людей. Россиян воспитывали на идее, что капитализм — джунгли, где выживают наиболее безжалостные, и они видели, как присваиваются огромные предприятия и целые состояния с помощью политических связей. Казалось, что нет никакого смысла обвинять бандитов в том, что они совершают.
И, наконец, россияне примирялись с бандитскими законами, потому что с крахом коммунистической идеологии, которая давала людям какой-то смысл существования, население осталось без нравственных ориентиров.
Нравственный вакуум зачастую порождал чудовищные последствия. За 1992–1997 годы только в одной Москве 20 000 человек продали свои квартиры и затем бесследно исчезли. В целом по стране количество пропавших подобным образом людей за указанный период было во много раз больше. Предполагалось, что подавляющее большинство этих людей убили из-за их квартир.
После начала приватизации жилья в России оно приобрело ценность, и в городах по всей стране создавались «квартирные» банды. Они давали взятки работникам домоуправлений, чтобы те передали им сведения об алкоголиках или одиноких стариках, проживающих без близких родственников. Затем под различными предлогами входили в контакт с такими людьми, заставляли их передавать им свои квартиры, после чего убивали. После этого акт «продажи» квартиры регистрировался частными нотариусами и работниками паспортного стола местного отделения милиции.
Успех «квартирных» банд объясняется не только звериной жестокостью, свою роль сыграла безучастность простых граждан. Работники домоуправления, сотрудники милиции, нотариусы знали или по крайней мере предполагали, что ничего хорошего не случится с теми, чьи сделки по продаже квартиры они регистрировали, но они поступали так, потому что судьба этих людей их не касалась.
Точно такое же нравственное безразличие демонстрировали высокопоставленные чиновники. В 1992 году помещение Кремлевского Дворца Съездов было арендовано для необычного спектакля. Представители японской секты Аум Синрике, одержимые идеей конца света, одетые в блестящие трико, танцевали под музыку, написанную главой секты Сёко Асахара специально по случаю начала турне по спасению русских силами Аума. Именно во время этого турне члены культа познакомились с Олегом Лобовым, секретарем Совета Безопасности и близким помощником Ельцина, что ознаменовало эпоху тесного сотрудничества между российскими властями и сектой.
152
Драматург Аркадий Левитов, давний знакомый Михайлова, говорил о нем: «Михайлов представляет собой тот же тип человека, что и все мы, за исключением того, что он миллиардер, а мы нет. Он преуспевающий бизнесмен, превосходный руководитель. Люди прислушиваются к нему. Он умеет организовать дело… Все его компании… исправно платят правительственные налоги, и неизвестно, кто делает это лучше: Михась или большинство нормальных граждан. Если Михась станет нашим премьер-министром (и я не считаю это фантастикой), мы будем жить совершенно по-другому. Конечно, лучше. Он прекрасный руководитель мирового уровня. Он знает, как заставить людей работать, и его невозможно одурачить. И все это не с помощью силы оружия, а силой своего авторитета» (
153
Обязательное «распределение» облегчается благодаря нарушению секретности банка. У бандитов широко распространена практика «внедрять» своих агентов в банки, чтобы им было известно, когда клиент банка получит большую сумму денег. После этого они требуют от него часть денег независимо от причины, по которой выплачены эти деньги.