Социальный дарвинизм «молодых реформаторов» во многом явился реакцией на мнимую заботу советского общества о нуждающихся в помощи. Эта теория выражалась в отказе учитывать влияние их политики на население России. Когда благодаря одному из первых законов нового правительства цены почти на все продукты вышли из-под контроля, в результате чего 99 % населения лишились своих сбережений, Гайдар, отвечая на протесты, говорил, что деньги на сберегательных счетах людей были ненастоящими, поскольку не подкреплялись количеством имеющихся товаров[34].
Социальный дарвинизм дополнялся экономическим детерминизмом. По иронии судьбы реформаторы, намереваясь разрушить социализм, сохранили его основной философский постулат — веру в то, что мораль и законы сами по себе не имеют независимой законной силы, а являются функцией лежащих в основе общества экономических отношений.
Реформаторы мало интересовались источниками права, которые регулировали работу рыночной экономики в странах Запада. На самом деле, в результате многих лет изучения марксизма, они объявили моральный идеализм «буржуазным вымыслом», который не был основан ни на чем реальном.
Последствия социального дарвинизма и экономического детерминизма в значительной степени усиливались практическим влиянием мировоззрения, на основании которого реформаторы проводили преобразования в России. Это заключалось в терпимости реформаторов по отношению к преступлениям. Под влиянием десятилетий лживой советской пропаганды они полагали, что первоначальное накопление капитала в рыночной экономике почти всегда является преступным, и, поскольку были ярыми сторонниками капитализма, им было сложно не преступать закон.
Бандиты и дельцы «черного» рынка также были заинтересованы в экономике свободного рынка, поэтому реформаторы начали считать их «своими» и реагировали на рост благосостояния и собственности у преступников с хладнокровием и даже с одобрением, полагая, что бандиты смогут удерживать свой капитал лишь до тех пор, пока у них будет возможность заставлять его работать «на пользу общества»[35].
Социальный дарвинизм, экономический детерминизм и терпимое отношение к преступлениям, вместе взятые, подготовили «молодых реформаторов» к фронтальному наступлению на структуры советской системы без какой-либо поддержки со стороны общества и законодательных органов. Это стало причиной катастрофы российского общества.
Россия в 1992 году, первом году реформ, нуждалась в фундаментальных изменениях, но в моральном и психологическом отношении она была не подготовлена к быстрым и решительным преобразованиям, которые планировали «молодые реформаторы». Большинство россиян обладали коллективистским менталитетом и не были готовы к тому, чтобы принять конкуренцию без социальных гарантий, которые они долгие годы воспринимали как само собой разумеющееся. В то же время переход от социалистической экономики к рыночной на самом деле являлся переходом от экономики вертикальных связей к экономике горизонтальных связей и был очень рискован, поскольку эти горизонтальные связи, существовавшие в сердце старой структуры и на которых строилась любая экономика нового типа, были монополией «черного» рынка.
Но, несмотря на неподготовленность российского общества к несвоевременным и быстрым преобразованиям, реформаторы продолжали действовать с максимальной скоростью. Они тотчас же отпустили цены, либерализовали внешнюю торговлю и ликвидировали барьеры для импорта. Для борьбы с инфляцией денежные запасы были сокращены и рубль был сделан полностью конвертируемым. Под действием этих мер, известных под собирательным названием «шоковая терапия», плановая советская экономика в полной мере подверглась сильному воздействию рыночных сил, но без обычных гарантий рынка. Результатом этого явился внезапный и катастрофический экономический кризис, который стал в конечном счете результатом эпидемии воровства[36].
В посткоммунистической России деньги находились в руках бандитов, коррумпированных бывших членов советской номенклатуры и ветеранов подпольной экономики[37]. Ресурсы сосредоточились в руках правительственных чиновников. В обществе, где отсутствовала мораль и правовые нормы, эти партии действовали сообща.
Новая система предлагала непреодолимые искушения. Заработная плата государственных служащих была невысока, а одно официальное решение могло быстро сделать бизнесмена богатым. В этой связи решения стали продаваться за деньги. Бизнесмену, нуждающемуся в экспортной квоте, праве на то, чтобы держать правительственные фонды в своем банке и в благоприятном решении на приватизацию, говорили: «Ваша просьба будет удовлетворена, если вы получите заем в следующей международной компании». В некоторых случаях, особенно когда речь шла о Москве, данные о переводе средств в такую офшорную компанию печатались на дистрибутивных карточках. Отсюда ясно, что в таких случаях «заем» нельзя было погасить.
34
Как и в случае с большевиками, вера реформаторов в безусловную ценность своих теоретических предположений сделала их безразличными к страданиям, которые они приносили. Когда первые мероприятия в связи с реформами привели к резкому падению уровня жизни и росту смертности, в правительственных кругах отнеслись к этому как к революции, а во время революции людям приходится страдать.
Гайдар, Чубайс, Мостовой и другие реформаторы путешествовали по стране, беседуя с большими аудиториями. Куда бы они ни приезжали, они вели себя так, как будто выступали в экономическом клубе и были неспособны выражаться понятным языком. Отвечая на вопросы типа «Почему не увеличиваются пенсии?» или «Почему закрываются заводы?», они вдавались в пространный экономический анализ, наполненный такими словами, как
Однажды Гайдар поехал в Магадан, где местные руководители просили у него кредиты на покупку продуктов питания и выплаты за электроэнергию. Гайдар ответил на это, что Дальний Восток в настоящее время слишком перенаселен и может содержать, лишь вдвое меньшее население. В другой раз, когда Гайдар, у которого была неуместная привычка причмокивать губами во время разговора (потом он избавился от нее), был предупрежден о том, что реформы разрушающе действуют на сельское хозяйство России, он ответил: «Это неважно, мы купим продукты на Западе».
35
В сталинскую эпоху обычных преступников считали «социально близкими», и в результате к ним в трудовых лагерях относились лучше, чем к политическим заключенным, которые считались идеологическими противниками.
36
Реформаторы понимали, что население не будет долго терпеть трудности, связанные с экономическими реформами, но, зная о проблемах, связанных с проведением реформ, они совершенно не сочувствовали населению, однако испытывали сочувствие к самим себе. Они называли себя «камикадзе» и использовали любую возможность, чтобы добиться «точки необратимости», за пределами которой будет невозможно реставрировать учреждения социализма независимо от воли общества.
Во время выступления в телевизионной программе «Детали» 29 июня 1994 года Чубайс сказал: «Цель приватизации заключается в построении капитализма в России, фактически за несколько напряженных лет, делая ту работу, которую остальная часть мира выполняла несколько столетий» (
37
В советский период любое назначение на высший административный пост должно было получить одобрение партийного аппарата района, области или на уровне Центрального Комитета. Людей, занимающих эти посты, называли номенклатурой.