— Надеетесь, что такие подачки помогут вам содрать больший выкуп?
Дилингр рассмеялся, и Пентакоста вдруг осознала с тревогой, что он не так уж и пьян.
— Выкуп и так будет большим, высокородная дама. Лишние хлопоты стоят много дороже еды. — Дилингр опустился на лавку и похлопал по ней ладонью. — Ну, не кобенься, садись и ешь.
— Из вашей тарелки? — оскорбленно спросила она, однако села и, отломив кусочек лепешки, окунула его в мясной соус. «Ужас, как вкусно», — мелькнуло в ее голове.
— Ты исхудала, — посетовал вслух Дилингр, следя, как она ест. — Ты стала такой же тощей, как бременские бродяги. Это не порадует ни мужа твоего, ни отца. — Он упер руки в широко расставленные колени. — Ты ведь скучаешь по мужу?
— Как и любая жена, — сказала она, примеряясь, не взять ли третий кусочек мяса.
Его глаза замерцали.
— Ты слишком женственна, чтобы жить… без мужского внимания… которое каждый был бы рад тебе уделить.
Голос Дилингра сгустился, и Пентакоста безошибочно и с презрением распознала в нем призывные нотки. Старые боги двинулись к ней на помощь: этот датчанин угодил в ее сеть. Она повернула голову, чтобы взглянуть на него.
— Как может достойная женщина думать о чьем-либо внимании, кроме мужнего?
Дилингр расхохотался.
— Разве ты никогда не ощущала жара в своем чреве и слабости во всем теле, когда…
— Как вы смеете говорить со мной так? — вскричала Пентакоста, и только часть ее раздражения не была нарочитой.
— Ты моя пленница, — жестко напомнил он. — Тебе лучше бы не забывать об этом. Если бы мы не хотели получить за тебя выкуп, я овладел бы тобой в первую ночь, а вслед за мной и остальные мужчины. Но ты из высокородных, за таких дают кучу золота, и это пока еще защищает тебя. Однако подумай, нужна ли тебе такая защита?
Пища, миг назад казавшаяся достойной богов, приобрела вкус золы. Пентакоста трудно глотнула, задаваясь вопросом, не утратил ли ее заговор силу.
— Если вы запятнаете мою честь, то никакого выкупа не получите, а наоборот, уплатите моему мужу пеню, — напомнила она, стараясь подавить дрожь. — А также моему отцу.
— Пусть придут и возьмут ее, — усмехнулся Дилингр. — Они еще будут благодарить меня за преподанную тебе науку. Тебя ведь еще никогда не учили — я прав? — Он вновь рассмеялся, но уже без намека на какую-либо веселость. — Расскажи-ка мне поподробнее о своем муже.
Пентакоста оцепенела. Если Дилингр каким-нибудь образом вызнал, что Гизельберт стал монахом, то он, возможно, перестал рассчитывать на выкуп. Мысль о том, чем это грозит, наполнила ее леденящим ужасом.
— Он мой муж, — сказала она. — То, о чем я умалчиваю, касается только его и меня.
— Хорошо сказано, — отозвался Дилингр. На губах его плавала двусмысленная улыбка. — И то, что касается вас двоих, не понесет никакого урона от того, что коснется только тебя.
— Я не хочу умирать, — ответила холодно Пентакоста. — А меня непременно утопят, если свершится то, на что вы столь бесстыдно намекаете.
— Это глупый обычай, — усмехнулся Дилингр. — Тут достаточно и простой взбучки. — Одной рукой он приобнял ее. — Если ты не проговоришься, кто будет знать?
Пентакоста оттолкнула тарелку.
— А ребенок? Вдруг родится ребенок?
— Скажешь, что он от мужа. Кто это сможет проверить? — с вызовом спросил Дилингр. — Или какая-нибудь опытная женщина даст тебе травяного настоя, прежде чем живот твой наполнится. — Пальцы его стиснулись, сжимая ее плечо, и жаркое мужское дыхание опалило ей щеку. — Неужто ты не знаешь таких женщин? Или каких-то других способов избавиться от плода?
Пентакоста поежилась — и в большей степени от боли в плечах, чем от чудовищности задаваемых ей вопросов.
— А если дело затянется и я останусь тут на зимовку? Мне ведь придется в этом случае донашивать плод. Что тогда будет?
— Мы оставим ребенка в лесу, — сказал сердито Дилингр. — Не морочь мне голову и не заставляй зря тратить время. Тут мой дом, а ты моя пленница — и не должна со мной спорить. Я и так слишком мягок с тобой, пора с этим покончить. Согласишься ты или нет, я сделаю то, что хочу. Но для тебя же будет лучше, если согласишься.
— Ты прикоснешься к замужней женщине?! — вскричала она, тщетно пытаясь высвободиться из его хватки.
— А так ли это? — прищурился, ухмыляясь, датчанин. — Ты ведь сказала, что укрывалась в пещере, испугавшись сражения. Твой муж, скорее всего, пал в этой битве. Как и твой отец. Кто в таком случае предъявит права на тебя, если их умертвили? — Он свободной рукой толкнул к ней тарелку. — Ешь. Женщина не должна походить на палку.
Она механически принялась за еду, обдумывая свое положение. Заговор явно не действовал, но… возможно, он просто еще не набрал силу. Возможно, этот грубый дикарь к утру станет кротким. Не то чтобы ей улыбалось иметь такого поклонника, но надо ведь как-то устраиваться, пока отец не приедет с выкупом.
Дилингр склонил голову набок. Он принял решение, но продолжил игру, поскольку она его забавляла.
— Я вижу, ты очень строптива. Зачем твоему мужу платить за тебя? Чтобы опять жить в вечных спорах? Ты ведь, наверное, и отца своего не очень-то почитаешь? Какая им радость в тебе, ведь они должны понимать, что твое целомудрие тут непременно пострадает?
— Я дочь герцога Пола Лоррарского, а мой муж — герефа крепости Лиосан, — с твердостью в голосе произнесла Пентакоста. — Они знают мне цену.
— Знают? — Он сделал вид, что весьма изумлен. — И какова же она? Ты что, целиком сделана из драгоценных камней или рожаешь мужу только героев?
Она выпрямилась, несмотря на тяжесть его руки.
— Ты слишком невежествен, чтобы понять, за что у нас ценят женщин.
Дилингр, поглаживая ее косу, лениво сказал:
— Ценность женщины в детях. Скажи мне, сколько их у тебя? Живых, а не мертвых.
Она покраснела: удар попал в цель, но постаралась скрыть замешательство, превратив свое поражение в плацдарм для ответной атаки.
— Зачем тебе знать? Чтобы ты или какой-нибудь злодей вроде тебя их похитил?
Внимательно взглянув на нее, он произнес:
— Не забывай, где находишься.
— В Дании, — был ответ. — В стране отпетых мошенников, живущих, как псы, в каких-то конурах.
Собственно говоря, она не видела большой разницы между крепостью Лиосан и датской деревней, но была слишком задета.
Дилингр, напротив, являл собой образец добродушия.
— Нет, в тебе все-таки слишком много строптивости, — заметил почта сочувственно он и вдруг, потянувшись, ущипнул ее за сосок. — Ба, да тут не за что и подержаться!
— Как ты смеешь, наглец?!
Не помня себя от ярости, Пентакоста сбросила ненавистную руку. Миг — и она была уже на ногах, но Дилингр крепко ухватил ее за запястье.
— Я сделаю с тобой все, что пожелаю. А ты будешь повиноваться мне, причем с благодарностью, иначе я выбью все твои зубы. А теперь ешь! — Он схватил чашу с медом и ткнул ей в лицо: — И пей!
Пентакоста одним резким движением оттолкнула сосуд от себя — и мед потек ей на блузу. Взвизгнув в бешенстве, она попыталась отклониться от вязкой струи и едва не упала.
Дилингр, облапив дергающиеся бедра высокородной гордячки, мял лицом ее грудь.
— Сейчас ты уймешься! Сейчас, сейчас! — взрыкивал он, все более возбуждаясь.
Пентакоста, сражаясь, вцепилась в огромное блюдо и вскинула его над собой, намереваясь расколоть насильнику череп. Но тот отмахнулся, блюдо разбилось об угол камина, а рука ее оказалась в тисках. Тогда она принялась молотить дикаря свободной рукой — по голове, по плечам… И внезапно не столько услышала, сколько почувствовала, как рвется ткань ее платья. Дико вскрикнув, вся холодея от непоправимости нанесенного ей урона, Пентакоста с такой решимостью дернулась в сторону, что Дилингр не сумел ее удержать. Зато у него остался трофей: клочья, в которые превратились накидка и платье строптивой саксонки.
Оставшись в коротенькой — до колен — блузе, охваченная ужасом, она замерла, прикрывая наготу дрожащими скрещенными руками. И в этот миг датчанин кинулся на нее, сбил с ног и придавил всей своей тяжестью к полу.
Остававшиеся в каминной рабы забрали свою еду и молча, старательно пряча глаза, разбрелись по углам, делая вид, что не обращают на происходящее никакого внимания.
Пентакоста потеряла способность к сопротивлению, она задыхалась. Воздух почти не проникал в ее легкие, а изо рта при попытке вдохнуть вырывались невнятные свисты. Туша Дилингра уже на нее не давила, но датчанин большим пальцем пережимал ей горло, и Пентакоста прекратила попытки вырваться из лап мучителя, чтобы хоть как-то дышать.