Ранегунда поморщилась.
— Мне пора. Как герефа, я должна быть на службе. — Она побрела за монахом, но остановилась. — Мы можем договорить потом, скажем, завтра.
— Почту за честь, — поклонился ей вслед Сент-Герман.
Когда плац опустел, граф вздохнул и направился к складу.
Там с массивных балок низкого потолка свисали десять масляных ламп, и Сент-Герман зажег их по очереди, пользуясь кремнем с кресалом. Теперь помещение почти отвечало его скромным требованиям, но, увы, мало чем походило на те великолепные лаборатории, что были в свое время обустроены им… например, в Риме или в Толедо. Если первое воспоминание вызвало в нем ностальгию, то второе придало ей неприятный оттенок. Ладно, сказал он себе, осматривая новехонький атанор. По крайней мере, заплесневелого хлеба в крепости предостаточно, а это уже кое-что. Позже отыщется еще что-нибудь годное для исследований и работы, так что нечего особенно унывать. И все же душу его продолжало царапать легкое сожаление об ушедших в прошлое временах. Каких-то десять веков тому назад мир еще процветал и был заселен деятельными любознательными людьми, совсем не похожими на теперешних — грубых и суеверных.
Спустя час, а возможно, и два Сент-Герман покинул лабораторию и прошелся по плацу, посматривая на мрачно сверкавшую в небе луну. Прямо под ней на крепостной стене он различил Фэксона с Осберном и, подойдя ближе, окликнул:
— Друзья!
Фэксон посмотрел вниз, приподняв алебарду.
— Иноземец? Чего вам?
— Мне хотелось бы прогуляться вдоль амбразур, — ответил с деланным простодушием Сент-Герман. — Я никого не обеспокою.
— Уже поздновато, — сказал Фэксон и глянул на Осберна. — Особенно для прогулок.
— К сожалению, меня мучит бессонница, — объяснял Сент-Герман, поднимаясь по узким ступеням. — Мне надо глотнуть свежего воздуха с моря, развеяться. Иначе наутро я буду совершенно разбитым.
Все сказанное было неправдой: он не нуждался в сне.
Фэксон опустил алебарду.
— Ладно, идите, — проворчал он с легким неудовольствием. — Но помните: стена охраняется. Не забывайте себя называть.
— Конечно, — кивнул с готовностью Сент-Герман. За свою долгую жизнь он привык сталкиваться с ограничениями разного рода и принимал их легко.
— Следующий Калфри, за ним — Кинер, — сказал Фэксон, смягчаясь. — Оповещайте их о себе, и они не причинят вам вреда. Когда нагуляетесь, возвращайтесь сюда. Или спускайтесь там, где стоит Эварт.
— Прекрасно, — кивнул Сент-Герман и неторопливо пошел вдоль тревожно шумящего моря.
Приблизившись к Калфри, он назвал свое имя и остановился невдалеке от него, вглядываясь в темноту ночи. Справа ворочалась Балтика, волны, мерно дыша, омывали прибрежные камни. Слева к мысу лепилась маленькая безлюдная деревенька, крыши ее были сплошь крыты травой. Далее вырисовывались силуэты деревьев. Лес отделяла от моря полоса убегающих в бесконечность песков — сейчас совсем белых от лунного света. Каргина выглядела так мирно, что в душу графа стал вливаться покой.
Потом он опять ощутил беспокойство и понял, что причиной тому маленькая человеческая фигурка, пробирающаяся куда-то по снежно-белым пескам. Куда? Не к прибрежным ли гротам? С внезапно разгоревшимся любопытством Сент-Герман стал за ней наблюдать. Темные глаза его без труда пронзали ночную тьму. Кто-то, как видно, тайком проскользнул сквозь брешь в частоколе, чтобы нехитрыми подношениями умилостивить старых богов. Но из деревни он или из крепости разобрать было нельзя, ибо отважный приверженец прежней религии не оборачивался и кутался в белый плащ, чтобы слиться с песком.
— Что там? — спросил Калфри, подходя сбоку. — Вы что-то заметили?
Сент-Герман пожал плечами.
— Трудно сказать. Вроде бы возле деревьев что-то зашевелилось.
— Зверь? — спросил Калфри.
— Возможно, — пробормотал с сомнением в голосе Сент-Герман, сообразив, что Калфри не видит одинокого путника. — Что-то мелькнуло. — Он показал пальцем где. — Я подумал — разбойники… или датчане… или кто-то еще.
Калфри перекрестился.
— И кто же? — Он стал прилежно вглядываться во тьму. — Я ничего там не вижу.
— Я тоже, — сказал упавшим голосом Сент-Герман. — Наверное, мне показалось.
— Ладно, — кивнул снисходительно караульный. — Людям порой мерещится всякое, даже тем, кто поопытнее вас. Лучше сто раз обмануться, чем один раз что-нибудь проглядеть, мы ведь живем на границе. Вы повели себя правильно, вот вам мой сказ.
— Благодарю, — откликнулся Сент-Герман. — И все же мне как-то неловко. Я ведь чуть было не поднял тревогу.
— Сделаем так, — объявил с важностью Калфри. — Когда вы опять что-то заметите, сообщите сразу же мне. Если это опять окажется пустяком, я не стану высмеивать вас, а отнесусь к вашим действиям с пониманием. — Он ободряюще покивал головой. — И даже скажу герефе, что вы оказывали мне помощь.
— Вы слишком добры. — На этот раз в голосе Сент-Германа прозвучала вполне искренняя признательность, ибо очень немногие из здешних солдат отнеслись бы к нему с такой благожелательностью, как Калфри.
— Было бы замечательно, если бы большинство обитателей Лиосана вели себя так же, как вы, — заявил караульный, решивший, по-видимому, скоротать дежурство за разговором. — А то слишком многие из нас полагают, что находятся в полной безопасности только уже потому, что их окружает каменная стена.
— Но вы вёдь так не считаете? — спросил Сент-Герман, поглядывая на стоявшего перед ним малого со все возрастающим интересом: суждения того были здравыми и весьма отличающимися от расхожих. — И от кого же вы более всего ждете подвоха? От лесных шаек? Или пиратов? Или датчан?
— От каждой из перечисленных вами угроз, я полагаю, отмахиваться нельзя, — произнес Калфри, воздев указательный палец. — Но главная наша опасность — в нас же самих. Мы разрастаемся — и деревня, и крепость. А это привлекает к нам больше внимания и на суше, и в море, и за границей. Чем лучше мы заживем, тем скорее сыщутся люди, которые захотят завладеть тем, что у нас имеется, лишь потому, что у нас это есть. — Он покачал головой. — Вот почему я и встревожился, когда вы сказали, будто увидели что-то.
— Вы весьма рассудительный и проницательный человек, Калфри. Признаться, я поражен, — сказал Сент-Герман. — Скажите, откуда в вас это?
— Меня приблизил к себе капитан Амальрик, — сообщил с гордостью караульный. — Ему нужен заместитель, он говорит, что я лучший из всех, и натаскивает меня понемногу.
— Похоже, капитан Амальрик знает, кто чего стоит.
— Я стараюсь не подводить его, — сказал Калфри. И добавил: — Мне хочется быть максимально полезным. Всегда приятно, когда от человека есть прок. Полезно, к примеру, и то, что жена моя разбирается в травах.
— Ваша жена умная женщина, — кивнул Сент-Герман.
— Да, — кивнул в ответ Калфри. — Ее все уважают. А капитан Амальрик очень ценит меня. А еще Герента, но с ним он будет заниматься лишь после того, как закончится мое обучение. — Караульный заулыбался и приосанился, потом стал серьезным. — Я молю Господа не оставлять меня на столь трудной стезе.
— А герефе известно о ваших занятиях? — спросил Сент-Герман, недоуменно гадая, почему Ранегунда, всегда достаточно откровенная с ним, ни разу даже не намекнула, что озабочена подготовкой будущих офицеров.
— Я этого не знаю, — пожал плечами Калфри. — Капитан ничего мне не говорил. — Он подхватил алебарду. — Пора отправляться в обход. Мой участок немаленький — от западного водотока до схода на побережье. Тут нужен глаз да глаз.
— Да пребудут с вами Господь и Христос Непорочный, — сказал Сент-Герман. — Я тоже вскоре пойду, но, с вашего позволения, еще постою тут какое-то время.
— Если заметите что-нибудь, тут же зовите меня. — Калфри, кивнув, удалился.
Сент-Герман вновь устремил взгляд на побережье. Кто бы ни шел к гротам, он должен возвратиться той же дорогой, причем, скорее всего, до того как встанут крестьяне и сменятся патрули.
Ожидая возможности удовлетворить свое любопытство, он вернулся мыслями к Ранегунде. Слишком медленное развитие их отношений смущало его. Дело даже не развивалось, оно забрело в тупик, и выхода из него Сент-Герман не видел. Все было бы по-другому, если бы он не вкусил ее крови, точнее, если бы она не знала о том. Тогда ему ничего не стоило бы навещать ее во время сна, удовлетворяя свой голод. Но происшедшее стало их общей тайной, делая неприемлемым вариант анонимных ночных посещений. Ранегунда умна и непременно связала бы воедино два факта: свои слишком странные грезы и случай на берегу. Она потребовала бы объяснений, ему пришлось бы сказать ей правду, и ни к чему хорошему это не привело бы. Первой ее реакцией было бы отвращение, затем последовало бы изгнание или расправа. Что хуже — он не мог сказать. Второе сулило смерть, а первое — нескончаемые муки, ведь даже одна только мысль о разлуке с этой удивительной женщиной язвила его, как ожог.