Уже одной этой неприятности хватило бы, чтобы молить вас о помощи, однако пришла и другая беда. Кое-кто даже полагает, что она послана нам в наказание за решение не принимать больше беженцев у себя, другие, наоборот, склонны считать, что проклятие, нас поразившее, сами же беженцы и занесли в Ольденбург. Прочие просто не знают, что думать.
Странная болезнь расползлась по нашему городу — и настолько прилипчивая, что перед ней бессильны молитвы, обращенные как к Христу Непорочному, так и к старым богам. У беременных женщин, ею пораженных, случаются выкидыши, а многие из младенцев умирают при родах. Мужчинам тоже не слаще: у одних появляются нагноения как во внутренностях, так и снаружи, другие одержимы видениями, заставляющими их крутиться на месте и скакать до тех пор, пока их держат ноги. Потом они в полном изнеможении валятся наземь и впадают в оцепенение — настолько глубокое, что их невозможно растормошить. Помешательство, тихое или буйное, — вот главный признак этой заразы, приведшей уже многих больных к гибели, а мы настолько растеряны, что не осмеливаемся хоронить их в освященной земле, хотя и опасаемся новых неведомых кар за столь вопиющее святотатство.
Мы вовсе не утверждаем, что болезнь принесли к нам из Бремена, но гоним теперь всех беженцев прочь и уговариваем торговцев не наезжать к нам до новой весны. До нас дошли слухи, будто таким помешательством охвачены и монахи монастыря Святого Креста, расположенного неподалеку от крепости Лиосан. Как бы там ни было, никто из обитателей этих поселений у нас в последнее время не объявлялся, и мы не ведаем, что творится у них.
Мы сознаем, что лишь вы, действуя от имени короля, способны облегчить нашу печальную участь, и смиренно примем любую помощь, будь то монахи с целительными молитвами или солдаты с оружием, способные защитить нас от атак тех, кто не имеет ни пищи, ни крова над головой, — ведь наши бойцы уже слабы и духом и телом. Мы сознаем также, что опасные испарения могут влиться в любого из тех, кого вы к нам пришлете, и все-таки умоляем не бросить нас в нашей беде.
Написано в двадцатый день сентября.
Томас, старейшина Ольденбурга».
ГЛАВА 1
Ранегунда со стены наблюдала за крестьянами, охраняющими частокол. Глаза ее окаймляли темные тени, а оспины на щеках в угасающем свете дня проступали особенно резко. О крайней усталости молодой женщины говорили также морщинки, залегшие в уголках рта. Глядя на створки распахнутых деревянных ворот, она отрывисто бросила:
— Это не подлежит обсуждению.
— Герефа, — с настойчивостью возразил Сент-Герман, — поверьте, питает болезнь только снятая этой осенью рожь. Именно она содержит вещества, вызывающие помешательство.
— Помешательство вызывают либо старые боги, либо Христос Непорочный, — убежденно ответила Ранегунда. — А раз уж оно поразило монахов Святого Креста, возможно, на них обрушил свой гнев и сам дьявол. Так полагает Брат Эрхбог.
— Болезнь гнездится в зерне, — не отступал Сент-Герман. — Точнее, в его утолщениях. Я сталкивался с этим и раньше, а потому повторяю: немедленно уничтожьте весь урожай и всю смолотую из этих зерен муку. Иначе болезнь не утихнет.
Она сложила на груди руки.
— Конечно, люди порой поступаются многим, чтобы старые боги или Христос Непорочный уважили их подношение. Но я не столь расточительна.
— В таком случае ряды безумцев пополнятся, — очень тихо произнес Сент-Герман. — Вы уже потеряли девятерых мужчин, четырех женщин и шестерых детей. Разве вам этого мало? Уничтожьте рожь и сожгите стерню на полях, Ранегунда.
Ему не ответили. Ранегунда, опершись на каменные зубцы, оглядывала последнюю партию лесорубов, возвращающуюся с делянок.
— По крайней мере, теперь деревня защищена, — сказала она. — Без частокола при такой массе помешанных селян бы давно перебили.
— Ах, Ранегунда. — Сент-Герман укоризненно покачал головой. — Оставьте увертки. И скажите, если я смогу доказать вам, что зерно вызывает безумие, вы уничтожите нынешний урожай?
Она помолчала.
— Возможно.
— Тогда прикажите дать мне одну из свиней.
— Понадобилась кровь? — спросила с намеренной грубостью Ранегунда.
— Отнюдь. — Он покачал головой, игнорируя колкость. — Я просто накормлю ее зараженным зерном, и она тут же взбесится, уверяю.
— Бесы в свиней часто вселяются, — был ответ. — Всем это известно.
Сент-Герман нахмурился.
— Скажите тогда, что нужно сделать, чтобы вы мне поверили?
— Возьмите раба, — предложила она, — и мы поглядим, что с ним будет.
— Нет, — с непоколебимой твердостью отмел предложение Сент-Герман и, поймав ее вопросительный взгляд, пояснил: — Раб такой же человек, как и мы. Я сам был рабом, когда мою родину завоевали.
«И не только тогда», — добавил он мысленно с внутренней болью.
Ранегунда осенила себя крестным знамением.
— Вы полагаете, это порочно?
— Да, — подтвердил он. — Именно так.
Она почувствовала, что совершила ошибку, хотя и не понимала какую, и попыталась выправить положение.
— Если нам удастся захватить в плен разбойника, вы согласитесь проделать свой опыт на нем? В этом, мне кажется, не будет греха, ведь помешательство и скорая смерть только явятся для преступника наказанием.
Новое предложение также не пришлось Сент-Герману по вкусу, но он сознавал, что ему уступили, и потому уклонился от прямого ответа.
— Пленник может уже оказаться безумцем, и опыт ничего нам не даст.
— Поймаем двоих, — сказала она, — и понаблюдаем за каждым. А после решим, кому дать зерно. Вас это устроит?
— Устроит, — пробормотал Сент-Герман, понимая, что ничего более приемлемого не добьется.
— Вот и прекрасно. — Ранегунда вздохнула. — Надо бы перекрыть деревенские крыши, — сказала она. — И хорошо бы проделать это до дождливой поры. Иначе дома начнут гнить, и в них заведется плесень.
— У крестьян не хватает рабочих рук, да и многие из них… сильно напуганы, — сказал Сент-Герман. «Безумны», — уточнил мысленно он, но вслух сказал: — Им достается.
— Достается, — с грустью в голосе согласилась Ранегунда и пошла дальше по узкому выступу, стараясь не припадать на внезапно занывшую ногу. — Вы ведь знаете кузнечное дело? — спросила она, помолчав. — Радальф и Алефонц отошли в иной мир, и работа заглохла.
— Разумеется, я заменю их, — заверил Сент-Герман; его раздражение угасало.
Какое-то время они шли, не произнося ни слова.
— Зима опять будет суровой, — нарушила молчание Ранегунда, останавливаясь над крепостными воротами. — Все приметы о том говорят. — Она взглянула вниз, на противовес. — Ваш механизм очень нас выручает. Теперь четыре невольника могут заниматься другими делами. — Последовала новая пауза. — Что будет, когда заболеют рабы? Или когда разбойники окажутся сильнее нас? От этих вопросов я сама не своя. — Она покосилась на спутника. — Но вы вливаете в меня мужество. Когда вы рядом, я ничего не боюсь. Однако… — Во взгляде ее вдруг вспыхнуло беспокойство. — Вас вскоре выкупят, и я останусь одна.
— Не останетесь, — сказал Сент-Герман. — Я никуда не уеду.
— Ха! — Ранегунда насупилась. — Если деньги уплачены, удерживать пленных — позор.
— Дело не в деньгах, Ранегунда. Деньги всего лишь металл, а не кровь.
— Есть еще честь, — сурово заметила она.
Он ответно нахмурился.
— Честь — это понятие, а кровь — это жизнь.
Ранегунда пожала плечами и зябко поежилась.
— Маргерефа Элрих скоро приедет. — Сообщение было бесстрастным. — С новым людским пополнением и с новыми повелениями короля.
— Увеличивающими размеры порубок? — осведомился язвительно Сент-Герман. — Это весьма своевременно, если учесть, что половина лесорубов охвачены безумием.
— Мы изыщем возможности, — резким тоном заявила она. — Это наш долг — за его покровительство и за помощь. Где бы мы были и кем бы мы были без королевской поддержки? — Ранегунда резко откинула голову, и лучи закатного солнца на мгновение вызолотили ее левую щеку. — Предполагается, что с маргерефой прибудут семейные солдаты — и немало. Большинство из них мы поселим в деревне, но некоторым дадим место в крепости. Кое-какие квартиры к тому времени совсем опустеют.