Монахи, сидящие сзади него, тут же застыли, однако солдаты не сразу поняли, что от них требуется, и продолжали шептаться. Брат Гизельберт хлопнул ладонью по столу.
— Эй, там, прикусите язык!
Не очень-то подходящее замечание для начала судебного разбирательства, подумал сидящий на дальней скамье Сент-Герман.
— Выслушаем обвиняемую, — громко провозгласил брат Эрхбог. — Пусть она исповедуется теперь перед нами.
— Да, — согласился брат Гизельберт. — Пусть ответит на наши вопросы. — Он обернулся к выступившему вперед капитану Жуару. — Так не пойдет, капитан. Вам нельзя стоять между нею и нами. Мы должны видеть, лжет она или нет.
— Она лгать не станет, — заявил капитан скорее расстроенно, нежели дерзко. — А если солжет, я отвечу за то.
— Ответите в любом случае, — резко бросил брат Гизельберт. — А сейчас отойдите.
— Она лгать не станет, — повторил капитан Жуар, и на щеках его заиграли желваки.
— Женщины лживы. Это у них от Евы. — Брат Гизельберт помолчал, затем прибавил: — Капитан, не заставляйте нас ждать. Вам разрешается встать за нею, но не ближе.
На мгновение всем показалось, что капитан Жуар не подчинится приказу, но он сделал шаг назад, потом еще и встал у Мило за спиной — с тем расчетом, чтобы она могла на него опираться.
— Спрашивайте, раз уж должны, — со вздохом произнес он, для верности обхватывая жену за талию.
— Не пугайся, дитя, — подбодрил женщину брат Андах. — Христос Непорочный милостив, он простил уже многих несчастных. Отвечай правдиво, как отвечала мне раньше, и будь уверена: никто не обидит тебя.
Хотя Мило стояла к столу лицом, глаза ее словно блуждали в каком-то другом пространстве, а жесты походили на хаотические подергивания плохо сработанной марионетки.
— Смилуйся надо мной, Христос Непорочный, — сказала она и неуклюже, с помощью мужа, перекрестилась.
— Мило, так называемая жена капитана Жуара. — возгласил брат Гизельберт, — где ты родилась?
— Я не знаю. Меня еще ребенком подобрали близ Гамбурга, по крайней мере так мне говорили. Некий торговец купил меня у ломового извозчика. Мне тогда было шесть или семь лет. — Мило опустила глаза.
— Как долго ты у него проживала? — спросил брат Гизельберт.
— Он отдал меня жене, выпекавшей сдобу и хлеб. Я помогала ей, как могла. У них своих детей не было, и, пока я жила с ними, они купили еще одного ребенка. Мы работали от зари до зари — до того дня, когда город был разграблен.
— Тебе известно, что сталось с ними? — спросил брат Андах.
— Нет. Я никогда больше их не встречала. — Взгляд Мило снова стал отвлеченным. — Иногда мне хочется знать, живы они или нет.
— А когда ты встретила капитана Жуара? — спросил брат Гизельберт.
— В разгар битвы за город. Он нашел меня под развалинами, и с тех пор я была при нем. Он женился на мне, но позже — тогда я была слишком юной.
Она попыталась оглянуться на мужа, но не смогла.
— Были ли у тебя другие мужья? — Вопрос брата Эрхбога прозвучал как удар.
— Нет, — сказала Мило. — По моей воле у меня не было ни одного мужчины, кроме мужа. Ни в прошлом, ни сейчас — никогда.
— И ты впала в разврат только тогда, когда тебя взяли в плен? — подался вперед брат Эрхбог.
— Я была верна мужу, — ответила Мило. — Я не грешила из похоти. Так же считает и брат Андах.
— Тебя пленили, когда ты вместе с людьми маргерефы Элриха отправилась в Гамбург? — спросил брат Гизельберт.
— Да. Мы ехали без особой опаски, но это было ошибкой, — сказала Мило, и в ее голосе послышалось напряжение. — Мы высматривали в чаще бандитов, а наткнулись на три десятка датчан.
— Произошла стычка? — продолжил допрос брат Гизельберт.
Ответил ему маргерефа.
— Не стычка, а битва, причем жестокая. С убитыми с обеих сторон.
— Тебя взяли в плен бандиты или датчане? — спросил, игнорируя стороннее пояснение, брат Гизельберт.
— Датчане, — почти прошептала Мило. — Их было чересчур много. Они захватили не только меня.
— Это случилось в начале или в конце схватки? — спросил зачем-то брат Эрхбог, хотя было ясно, что в его суждении ничего не изменится, каким бы ни был ответ.
— Ближе к концу. Датчанам удалось расколоть наш отряд надвое. Я оказалась в меньшей его половине, — ответила терпеливо Мило.
— И они увезли тебя с собой в Данию? — спросил брат Андах, пытаясь приободрить ее благожелательностью тона.
— Да. — Мило посмотрела на море. — В Данию. Да.
— И ты стала рабыней? — уточнил брат Гизельберт. — Вот почему тебя в первый раз заклеймили.
Она содрогнулась.
— Да.
— И какую работу тебе поручили? — спросил брат Андах. — Ты ведь что-то делала там, как рабыня?
На мгновение ветер утих, и до слуха собравшихся, заглушая плеск волн и шум леса, вновь долетело пение славящих Господа певчих.
— Я очищала очаг и соскабливала с котлов жир. — Голос Мило звучал совсем тихо. — Там были и другие рабыни.
— А что еще они требовали от тебя? — вкрадчиво поинтересовался брат Эрхбог. — Почему появилось второе клеймо?
На щеках Мило загорелись красные пятна, но выражение лица ее не изменилось: оно оставалось по-прежнему отстраненным.
— Они поступали со мной как с добычей, — сказала она после краткой заминки. — И с другими женщинами тоже.
— То есть пользовались твоей плотью? — бесстрастно спросил брат Гизельберт.
— Да, — отозвалась Мило. — Они сказали, что изобьют меня, если стану сопротивляться.
— И они избили тебя? — спросил брат Андах.
— Да, — был ответ.
— И потом избивали?
— Восемь раз, — сказала Мило. — А до бесчувствия — дважды.
— Вот как? — воскликнул брат Эрхбог. — А кто это подтвердит? И как нам понять, за что тебя били? Может, за нерадивость или за что-то еще. — Он прищурился, осененный новой догадкой: — Скажи-ка, ты каждый раз им сопротивлялась? Или они развратничали с тобой много чаще, чем избивали?
— Чаще, — очень тихо ответила женщина.
Брат Эрхбог возликовал.
— Значит, были моменты, когда тебе это нравилось?
— Я хотела получить передышку от боли, и только. А потом смирилась, иначе они убили бы меня.
Она замолчала и оглянулась, вытянув шею.
— Я знаю, знаю, — сказал капитан Жуар.
Брат Эрхбог решил, что услышанного достаточно.
— Вот оно! — вскричал он. — Она не сумела сохранить целомудрие! И предала и мужа своего, и Христа!
Брат Андах поднял руку.
— У нее не было возможности сохранить целомудрие, но она не предлагала себя этим мужчинам. Насильники избивали ее, не давали проходу. Она просила перевести ее на другую работу и была даже согласна убирать навозные кучи, лишь бы укрыться от них.
— Любая женщина пытается найти себе оправдание, — сказал кротким тоном брат Эрхбог. И обернулся к Ранегунде: — Женщины — вот причина грехопадения всего человечества.
Эти слова переполнили чашу терпения капитана Жуара.
— Ее можно осуждать не более, чем наших рабынь, — заявил он. — Их ведь не считают преступницами, когда мы их берем, не порицают, не топят.
— У них нет мужей, — возразил брат Гизельберт. — Семейный раб — это звучит смехотворно. А стоящая здесь женщина замужем. Она не просто сожительница, а супруга.
Сент-Герман скорбно покачивал головой, наперед зная, что монахи добьются победы. Воздух вокруг уже словно сгущался, образуя смертоносное жало, и острие его приближалось к Мило. Он с тревогой посматривал на Ранегунду. Та сидела в несвойственной ей позе: с неестественно выпрямленной спиной и низко склоненной, словно придавленной тяжким ярмом головой. Капюшон плаща был откинут, узел волос чуть сместился, оголяя затылок и шею, что делало ее трогательно беззащитной. Сент-Герман еще раз вздохнул.
— Сколько мужчин пользовалось твоими услугами? — выкрикнул брат Эрхбог.
— Я не знаю, — равнодушно ответила Мило.
— Несомненно, у тебя должно быть представление, — не отступался брат Эрхбог. — Двое? Трое? Четверо? Говори!