Запись в летописи монастыря Святого Креста. Сделана в день святой Моники писцом Дезидиром.
«Во имя Христа, в праздник матери святого Августина, аминь.
Вредные испарения так нас и не покинули, несмотря на все наши молитвы и бдения. Более двух недель мы сидели на хлебе и на воде, но помешательство продолжает терзать нас.
Четырнадцать монахов уже умерли, и неизвестно, скольких еще предстоит нам похоронить. У пятерых заразившихся, правда, проявляются первые признаки выздоровления, но остальные гниют заживо, корчась в муках, и очередной жертвой ужасающего недуга станет, видимо, наш настоятель, брат Гизельберт, испытывающий немыслимые страдания, которым подвергает его сам дьявол или старые боги, непреложно отвергнутые нами. У него загнивают ступни, и его беспрестанно трясет лихорадка и обуревают видения. При всем при том он все еще остается живым, и это, конечно же, очень нас всех удручает. Я молил бы Господа послать ему смерть, если бы в том не усматривалось греха. Но Христос запрещает такое.
Сейчас мы питаемся только рыбой, которую нам удается поймать, и остатками нашего хлеба. Ни жители деревни при крепости Лиосан, ни торговцы из Ольденбурга не принесут сюда пищи, ибо если даже монахам не удается избавить себя от заразы, то что смогут с нею поделать простые миряне?
Многие полагают, что нам следует забить коз и овец для поддержания сил в нашей плоти. Но это будет отступничеством от данных нами обетов. Прежде всёго нас должна поддерживать вера. Христос Непорочный решился принять распятие, искупая людские грехи. Возможно, все наши теперешние страдания тоже искупят какую-то толику зла на земле и вознесут нас на небо.
Еще находясь в добром здравии, брат Гизельберт послал в лес на два дня пятерых крепких монахов с указанием вырубить в окрестностях монастыря все дуплистые деревья, какие удастся им обнаружить. Но монахи не возвратились. Говорят, они испугались гнева старых богов и, отрекшись от истинной веры, сбежали. Но я, уповая на Господа, все же надеюсь, что им удалось спасти свои души, отринув посулы захвативших их язычников и приняв смерть.
Когда наши запасы подойдут к концу, мы полностью вверим себя милости Божьей. Если Христос пожелает взять нас к Себе, мы припадем к Нему с благодарственными молитвами. Если же Он решит оставить нас на земле, нам будет послана помощь.
Со смирением и твердостью в вере
брат Дезидир, писец монастыря Святого Креста».
ГЛАВА 11
— Говорят, я скоро стану вдовой, — прошептала Пентакоста, проскальзывая в лабораторию и плотно прикрывая за собой дверь. — Гизельберт весь наполнился гноем. И все время кричит.
— Что вы здесь делаете? — спросил Сент-Герман. Строго, как расшалившегося ребенка.
Она уперла руки в бока, хорошенькая в своей вздорности, и ответила не менее строго:
— Вы, а не я, должны были прийти ко мне. Я ждала вас.
— Но я вас не ждал.
Сквозь узкие окна небеса над Балтикой казались странной сине-белой росписью на гигантском потолочном плафоне. Им под стать было и мрачное, но спокойное море. Однако такое затишье обычно предшествовало наступлению сезона летних бурь, и Ранегунда покинула крепость, чтобы произвести тщательный осмотр частокола, ибо страшилась, что в непогоду орды, походя растоптавшие разбойничий лагерь, могут решиться на штурм Лиосана.
Сент-Герман, обогнув гостью, подошел к двери и резким движением ее распахнул.
— Вы должны извинить меня, высокородная дама, но я сейчас очень занят. У меня нет времени на досужую болтовню.
Она томно прищурилась, потом взмахнула ресницами.
— Я вас пугаю? Вы боитесь меня?
— Нет, вовсе нет. Но дело есть дело. — Он, опять обогнув ее, вернулся к столу, чтобы продолжить осмотр собранных в окрестностях крепости минералов. — Умоляю, не прикасайтесь здесь ни к чему.
Она замерла в двух шагах от стола.
— Здесь нет вообще ничего, кроме грязи.
— Это, высокородная дама, не грязь. Каждый их этих камешков таит в себе любопытные свойства. Их совокупность и составляет весь нас окружающий мир, — серьезным тоном возразил Сент-Герман. — Не знаю, правда, насколько вам это понятно.
Ее смех был схож со звоном горного ручейка.
— Уж не хотите ли вы давать мне уроки? Мне? Той, которая не нуждается ни в печах, ни в песке, чтобы творить свою волю? Знайте, меня нисколько не интересует то, с чем справится любой пекарь. Я владею искусствами, какими не обладает ни один здешний житель. Ни даже вы. И никто из саксонцев.
Сент-Герману не хотелось вступать в дурацкую перепалку, и он, продолжая комбинировать минералы, довольно миролюбиво сказал:
— В таком случае, зачем же вы тратите на меня свое время? Несомненно, должны существовать люди, более достойные вашего внимания, чем какой-то ничтожный лекарь.
Незваная гостья оскорбленно сверкнула глазами.
— Я всегда делаю то, что мне нравится, и никому не обязана что-либо объяснять. А вы не вправе говорить со мной так.
— Напротив, — поправил ее Сент-Герман, не отрываясь от дела, — вы дали мне это право… — Последовала короткая пауза. — Подарив свой камзол.
— Да? — Пентакоста опешила, потом в глазах ее загорелись огоньки понимания: — Так вот откуда идет ваша дерзость? Вы приняли мой подарок за дань? И решили, что можете теперь мной помыкать? Вы менее проницательны, чем я полагала.
Сент-Герман позволил себе оставить последнее замечание без внимания и невозмутимо ответил:
— Ну да. Вы поднесли мне подарок, а я ничего вам не дарил. Кто же из нас кому должен после этого подчиняться? Разумеется, вы мне, а никак уж не я.
Пентакоста гордо вскинула голову. Тщетный жест, ибо никто на нее не смотрел.
— Я жена герефы этого поселения и никому тут не подчиняюсь. А вы в связи с этим обязаны меня почитать.
— Но, кажется, вы сказали, что вас ждет вдовство, — заметил Сент-Герман. Он достал с полки аптекарские весы и снова склонился над минералами. — Если все обстоит именно так, вам надо бы поскорее заручиться покровительством Ранегунды. Как я понимаю, после смерти вашего мужа власть его уже окончательно перейдет в ее руки.
— Она не осмелится меня в чем-либо ущемить, — с пылом парировала Пентакоста. — А если осмелится, я буду жаловаться. Маргерефе или самому королю.
— И что же? Согласно здешним обычаям, вам после смерти вашего отринувшего все мирское супруга следует по его стопам постричься в монахини. Если вы этого не сделаете, никто с вами считаться не станет. — Он наконец соизволил взглянуть на нее: — Вы уже не сможете говорить с ней как с равной, высокородная дама.
— Я? Да она много ниже меня! — высокомерно произнесла Пентакоста. — Ее отец был ничтожеством, а мой отец — герцог Пол и правит Лютичем, в Лоррарии.
— Доблестный человек, хотя и несколько… своенравный, — заметил Сент-Герман. И добавил: — Если верить тому, что о нем говорят.
— Если верить?! — Пентакоста пришла в ярость. — А вам можно верить? Тому, например, что вы и в самом деле граф, каковым себя называете?
— Но это мой титул, — с неизменной невозмутимостью произнес Сент-Герман. — Не самый высокий из тех, что имеются в моей родословной, но она никаким краем не соотносится с той затруднительной ситуацией, в какую вы так и норовите поставить себя. Прошу вас, пока не поздно и ради всего, что вам дорого, оставьте Ранегунду в покое. И оставьте в покое меня. Время моего пребывания здесь истекает, и я не хочу расходовать его зря.
— Зря? — Словно разъяренная кошка, она прыгнула на него. — Как вы смеете? Зря?!
Сент-Герман позволил ударить себя только раз, а потом ухватил ее за руки и с поразительной легкостью вздернул их к потолку.
— Этого достаточно, высокородная госпожа.
Она извивалась, пытаясь вывернуться из тисков.
— Негодяй! Как ты смеешь?!
— Смею, знаете ли, — произнес он спокойно. — Я не желаю больше сносить ваши выходки, высокородная госпожа. Извольте вести себя как подобает. Не позоря своего звания и не унижая меня.
— Вы должны стать моим, — выкрикнула Пентакоста и замерла, потрясенная его силой.
— Нет, — не опуская рук, коротко бросил Сент-Герман.
— Нет? — В ее взгляде блеснуло недоумение. — Но почему? Ведь ткань должна…
— Эта ткань — всего лишь шерсть, высокородная дама. В ней нет ничего, что могло бы заставить меня сделаться вашим рабом. Будьте также уверены, что ничего не значат и талисманы, оставляемые вами в прибрежной пещере. — Он отпустил ее, но на пару шагов отступил. — У вас есть двое поклонников, готовых на все ради вас. Удовлетворитесь своей властью над ними.