— Она слабеет, — заверил ее Беренгар, опасливо озираясь. — Вы уже выглядите много лучше, чем раньше.
Наверху вновь простонала Осита, и Пентакоста ускорила шаг.
— С вами я не боюсь, — произнесла она слабым голосом. — Вы мой защитник, дорогой Беренгар. Я знаю, что могу ввериться вам. У меня нет в том ни малейших сомнений.
«Идиот, — подумала она про себя, заметив, как он вспыхнул от удовольствия. — Ему можно внушить что угодно».
На площадке нижнего этажа она вновь задрожала.
— Волшба исходила отсюда. Отсюда извергалось адское пламя и, клубясь, поднималось наверх. Я только теперь это поняла. Отсюда, конечно отсюда!
— Отсюда? — переспросил Беренгар, стараясь не глядеть на дверь, ведущую в обиталище чужеземца.
— Да, — Пентакоста судорожно вздохнула. — Ах, Беренгар, уведите меня от этого страшного места. И проводите туда, где я смогла бы забыться. Например, в южную башню. Там, в женских покоях, вся эта гнусность, надеюсь, будет мне уже не страшна.
— В женских покоях? — повторил Беренгар, чувствуя, что от него уплывает удача. — А почему бы нам… — Тут его осенила блестящая мысль: — Почему бы нам не заглянуть в кухонный зал? Вам просто необходимо чем-нибудь подкрепиться, ведь эти жуткие переживания отняли у вас столько сил!
Ему, конечно же, не хотелось, чтобы драгоценное внимание его спутницы расходовалось на такую прозаическую вещь, как еда, однако в женских покоях она вообще стала бы недосягаемой для него, и заход в кухни был, безусловно, меньшим из угрожающих их сближению зол.
— Кухонный зал? — спросила с деланным беспокойством она. — Как я могу решиться на это? Все, кто там будет, увидят мое ужасное состояние, начнутся расспросы, а мне сейчас совершенно не хочется ни с кем говорить.
Это было притворством. Пентакоста желала огласки, но сознавала, что должна быть подавленной и молчаливой, как и положено жертве волшбы.
Беренгар приосанился, погладил ей руку и засопел, с излишней заботливостью поправляя венчик в ее волосах.
— Я объясню им все сам, — заявил он. — Вам не придется себя утруждать, дорогая.
— Как вы добры, — пробормотала она и снова прижалась к своему спутнику, хотя они уже шли через плац, привлекая к себе удивленные взгляды.
Лаус, старший повар крепости, находился в деревне, выбирая к завтрашнему ужину живность. Его помощник Ифор разделывал двух коз и одновременно присматривал за работой посудомоек и пекарей. Младший пекарь взбивал масло, двое других просеивали муку, а возле печи восседал брат Эрхбог, перед которым лежал клин сыра и стоял кувшин с пивом.
— Что, во имя пылающих кораблей? — вскричал сердито, заметив вошедших, Ифор. — Что вы воображаете о себе, осмелившись заявиться сюда?
— Высокородная госпожа! — воскликнул один из пекарей, поймавший взгляд Пентакосты.
При этих словах Ифор тут же склонил голову, а брат Эрхбог вскочил со своего места, мелко крестясь и сверля вновь прибывшую парочку яростным взглядом.
Беренгар отменно вежливо всем улыбнулся.
— Нам нужна помощь. Жена герефы стала жертвой ужасного колдовства и спаслась только чудом, — пояснил он, не уточнив при этом, кто именно выступил в роли чуда, ибо надеялся, что это и так должно быть понятно. — Ей нужно поесть, чтобы восстановить силы. А ваше благословение, брат, должно окончательно снять с нее злые чары.
— Злые чары? — повторил ошеломленно брат Эрхбог.
Остальные замерли, боясь шелохнуться, и Пентакоста отметила с удовлетворением, что заявление произвело должный эффект.
В течение четверти часа на кухне никто не работал: все, затаив дыхание, внимали жуткому рассказу.
Сент-Герман слышал, как уходили Пентакоста и Беренгар, но не придал этому никакого значения и опять погрузился в изучение минералов, пока не осознал, что до него вновь и вновь доносятся какие-то звуки. Сперва он решил, что это солдат, приглядывающий за огнем маяка, бубнит себе что-то под нос, изнывая от скуки. Но звуки больше походили на детское хныканье, и Сент-Герман пошел к двери, практически не сомневаясь, что обнаружит за ней какого-нибудь ускользнувшего от родителей и забежавшего не туда малыша. Однако на площадке никого не было, а причитания не прекращались. Определив, откуда они исходят, Сент-Герман закрыл дверь и побежал вверх по лестнице, перескакивая через ступени.
Осите удалось выползти из-под обломков станка, но жуткая боль не давала ей встать, и она лишь постанывала, истекая кровью, толчками выплескивавшейся из раны, прорванной сломанной костью ключицы. Лицо бедной женщины побледнело, осунулось, дыхание было слабым, поверхностным, на лбу выступил пот.
— Это швейная комната… Вам нельзя здесь находиться, — прошептала она подхватившему ее на руки чужаку и вновь провалилась в небытие, задыхаясь от боли.
Осторожно спускаясь со своей ношей по лестнице, Сент-Герман натолкнулся на Ингвальта. Тот стоял возле двери, ведущей в покои его господина, с непроницаемым лицом и распятием, зажатым в обеих руках.
— Эта женщина ранена, — сказал ему Сент-Герман, — и нуждается в срочной помощи. Прошу вас, посторонитесь. Что бы ни тревожило сейчас вас в моем поведении, давайте перенесем разбирательство на потом.
Ингвальт не шелохнулся, лишь скривил губы.
— Если с этой женщиной что-либо случится, причиной того будете вы.
Спорить с ним было некогда, да и не хотелось.
— Ну-ка встань в сторону, олух, — властно и резко произнес Сент-Герман.
Этот голос двигал войска, и слуга отскочил к стене, верный привычке повиноваться.
Покраснев от стыда, он крикнул в спину столь бесцеремонно одернувшему его чужаку:
— Сегодня же все узнают, что у вас с ней шуры-муры.
Сент-Герман даже не оглянулся.
— Если ты полагаешь, что я собираюсь ее изнасиловать, не стой там столбом, а ступай следом за мной, — проговорил он на ходу. — Поглядишь, что я буду делать.
Он подцепил коленом дверную ручку и внес Оситу в лабораторию, где с осторожностью уложил ее на кровать.
Уже не впервые за время своего пребывания в крепости Лиосан граф с горечью пожалел, что у него нет макового сиропа. Настойка из анютиных глазок тоже, конечно, облегчала страдания, но не в той степени. К тому же сейчас в его распоряжении не было и ее. Наклонившись над раненой, он сказал:
— Я сожалею, но твои муки усилятся. Зато потом кость выправится и срастется практически без последствий.
Осита шевельнула ресницами, но вряд ли поняла смысл его слов.
Такой перелом, осложненный смещением, заставил бы попотеть и двоих костоправов, но Сент-Герман понадеялся на свой опыт, да и силы, не свойственной обыкновенному человеку, ему тоже было не занимать. Столетия, проведенные в храме египетского бога-врачевателя Имхотепа, даром для него не прошли, и потому он очень сноровисто прижал служанку коленом к стене, потом взял за локоть безвольную руку и, примерившись, потянул ее на себя, одновременно с усилием нажимая на место перелома. Миг — и концы кости сошлись, а целитель, весьма довольный тем, что раненая даже не вскрикнула, принялся туго бинтовать ей плечо.
— Как вам удалось это сделать? — хмуро спросил Ингвальт, сунувшись в настежь открытую дверь.
— Сделать что? — осведомился Сент-Герман, фиксируя переломленную ключицу валиком из плотно скатанного полотна.
— Сложить кости — вот что, — ответил с вызовом Ингвальт. — Вы поводили над раной руками, и обломки сошлись.
Сент-Герман покачал головой.
— Я их вправил. Сделать это с помощью жестов не удавалось еще никому.
Ингвальт ощерился.
— Я ведь сам это видел. Все чудодеи и колдуны прокляты как один. Вы тоже прокляты, — заявил он и ушел.
Сент-Герман только вздохнул и повернулся к Осите. Та пришла в сознание, но в глазах ее плавала боль.
— Боль сразу не пройдет, воспаление тоже, — сказал он мягко и положил руку ей на голову. — А теперь спи.
Поддаваясь внушению, Осита уснула и спала крепко, но первые удары ураганного ветра разбудили ее. Она потянулась, тихо вскрикнула и изумленно заморгала глазами.
— Что со мной? Где я?
— В северной башне, в моих покоях, — ответил от стола Сент-Герман. — Не волнуйся, дверь настежь открыта. Твое целомудрие не пострадало.
— Однако… мы здесь одни?
— Да, но под приглядом, — сказал Сент-Герман. — Твоей репутации порядочной женщины не угрожает ничто.