— Где она? — спросил Джедра.
— Она в надежном месте, — ответил Рокур. — Я решил, что она будет в другой казарме, отдельно от тебя, до вашей… э… последней встречи.
— Почему?
Аристократ улыбнулся. — Надеюсь ты не думаешь, что я собираюсь рискнуть потерять тебя еще раз, а? Во всяком случае не теперь, когда сам король заинтересовался твоим здоровьем. Он пошлет на арену меня, если с тобой что-либо случиться. Нет, я предпочитаю не рисковать и будь уверен, ты не сможешь ни убежать, ни как-то покалечить сам себя до игр.
Джедра не смог удержаться. — Если бы не Шани, мы были бы уже очень далеко отсюда.
— Нет, — возразил аристократ, — если бы она не отвлекла стражей на башне, вернувшись со стадиона необычно рано, вам не удалось бы дойти даже до ворот. Мы ожидали, что вы попытаетесь сделать что-то в этом роде.
Да, похоже на правду, учитывая с какой скорость стражники отреагировали на их побег. — Мы попробуем снова, — сказал Джедра, хорошо зная, что это глупая бравада. Потом еще одна вещь, о которой сказал Рокур, дошла до него, и он выругал себя, что не подумал об этом раньше, а теперь поздно. Был один надежный способ сделать так, чтобы им с Кайаной не пришлось драться: если бы он убил себя первым, она осталась бы жива.
Он не мог убить ее, ни при каких обстоятельствах, и не имеет значения, что хочет король. Конечно, при помощи своей оскверняющей магии Калак может превратить его во что угодно, хоть в кучу дерьма, но он никогда не будет сражаться с Кайаной и никогда не ударит ее. Так он и сказал Рокуру, но аристократ просто рассмеялся.
— Ты будешь сражаться, хочешь ты того или нет, иначе вы умрете оба, — сказал он. — А так хотя бы один из вас останется жить. Может быть, впрочем, что вы умрете оба, но в бою. — Он опять усмехнулся и добавил, — И кто знает что случится, когда ты почувствуешь, когда первый удар меча коснется твоей кожи? Может быть ты решишь, что сладкая жизнь важнее твоей драгоценной любви. — С этими словами он повернулся и вышел, оставив Джедру на попечение псионической стражи.
— Никогда, — прошептал Джедра после того, как он ушел, но семя сомнения было брошено и уже дало плоды. Действительно ли у него хватит мужества стоять на арене и смотреть, как Кайана убивает его? Или убить себя, чтобы помешать ей сделать это самой? Он не знал. Я и не могу этого знать, подумал он, пока не буду там, потому что с более трудной ситуацией в жизни я еще не сталкивался, и как бы я не пытался, я даже представить себе не могу, что подниму оружие против нее.
Спустя несколько часов появился Сахалик, веселый и улыбающийся. Он него пахло сладким, дешевым вином. Кувшин этого вина он принес с собой, и аккуратно придерживал его правой рукой, пока тяжело садился на койку Кайаны. Усевшись, он довольно рыгнул, на его лбу был свежий шрам. — Сегодня ты сражался хорошо, — сказал он.
— Я себя чувствую так, как будто выиграл битву, но проиграл войну, — мрачно проворчал Джедра.
— Ха! — Сахалик почесал еще один свежий шрам, на животе, потом хлебнул из кувшина и передал его Джедре. — Я тоже не чувствую себя чемпионом.
— Если ты здесь и говоришь со мной, значит ты победил.
— С большим трудом.
Джедра осторожно отпил. Самый дешевый, самый худший ликер. Но другого нет, а оболванить себя надо. Он набрал полный рот и осторожно выпил, стараясь не обращать внимания на запах, чтобы не закашляться.
— На следующей неделе тебя не ждет ничего хорошего, — сказал Сахалик. — Калак — зловредный негодяй, это же надо такое придумать: заставить вас драться друг с другом.
— Да, согласен.
— Мне очень жаль, что так произошло.
— Мне тоже.
Джедра передал ему кувшин и Сахалик сделал долгий глоток прямо из горлышка. — Похоже, что в этом мире ничто не происходит так, как мы ожидаем, а? — сказал он.
— Да, чаще всего, — согласился Джедра, а потом тихонько засмеялся.
— Ты чего?
— Ну, — сказал Джедра, — я уверен, что никогда ожидал, что мы с тобой будем вот так сидеть и пить вино, особенно если вспомнить, как мы встретились.
Сахалик оскалился. У него нехватало еще одного зуба. — А, это. Да, я тоже был зловредный негодяй, не отрицаю. Я так долго был вторым, а не первым, что совершенно сошел с ума, и никак не мог дождаться, когда же старый канк наконец умрет. Я командовал и сражался во всех набегах, а вся слава доставалась ему. Это глодало меня и делало меня жалким, по меньшей мере в моих собственных глазах.
— Понимаю, — сказал Джедра. Он взял у эльфа кувшин и сделал хороший глоток. На этот раз вкус был намного лучше.
— Когда я очнулся в пустыне и вспомнил, как это случилось, я просто обрадовался, — сказал Сахалик. — Ведь у меня появилась великолепная причина уйти из племени и отправиться на поиски славы. — Он покачал своей косматой головой. — Но, понимаешь, сегодня я знаю кое-что другое. Не имеет значения, насколько ты велик, силен или жалок. Всегда найдется кто-нибудь другой, кто больше тебя, сильнее или еще более несчастен. Это просто вопрос времени.
— Я тоже так думаю.
Сахалик опять рыгнул и взял кувшин. — Так ты думаешь, что племя созрело для нового вождя? — спросил он.
Джедра пожал плечами. Мысли разъезжались, было трудно сконцентрироваться на словах Сахалика, но он постарался. — Старик еще брыкается, — сказал он, — но он выглядел не слишком хорошо, когда мы видели его в последний раз. Я не думаю, что ты должен ждать, когда он умрет — он, скорее всего, сам уступит тебе титул, как только ты попросишь. Если, конечно, Джура-Дай делают такие вещи.
— Джура-Дай будут делать то, что мы захотим, — сказал Сахалик. Он отпил еще, потом сказал. — Я собираюсь вернуться назад. Я прибегу из пустыни, размахивая руками и бормоча, как полный дурак, я буду кусаться как расклинн во время полной луны, и все будут смеяться надо мной. И тогда, — он рыгнул, — когда мои худшие страхи станут реальностью, я внезапно стану мудрым старым эльфом, которого будут уважать даже воины.
— Звучит хорошо, — сказал Джедра. — Я охотно пошел бы с тобой, но ты же видишь… — он позвенел цепью на своей левой ноге.
— С удовольствием помог бы тебе убежать, если бы мог, — сказал Сахалик, не обрашая внимания на слушавших их стражников, — но в погоню за нами бросится весь город. Ваша будущая битва будет самым великим событием с того самого времени, когда Калак начал строить свой зиккурат. Все ставят на нее.
— Да ну! — Джедра взял кувшин и выпил последние капли вина. Он не знал, что сказать на это.
— Кстати, на тебя ставят больше народу, чем на Кайану. Твои шансы выше.
— Мне очень не хочется обижать кого бы то ни было, но боя не будет.
Сахалик покачал головой. — Не будь так уверен. Если вы не будете сражаться, вас обоих замучают до смерти, прямо на арене. Толпе нужны развлечения, знаешь ли.
— Безусловно боги запрещают разочаровывать толпу, — насмешливо бросил Джедра.
Сахалик не улыбнулся. — Калак вытягивает жилы из этого несчастного города, строя свой зиккурат, — сказал он. — Если он не даст народу какой-нибудь отдушины, выхода своему недовольству, будет восстание, и неизвестно, кто победит. Поэтому ты можешь быть уверен, что он устроит из тебя зрелище, так или иначе.
— Пускай, — махнул рукой Джедра, — я не собираюсь помогать ему.
— Обдумай это получше, — сказал Сахалик. Он взял кувшин у Джедры, увидел, что тот пуст и поставил его на пол рядом с койкой. — Если ты будешь сражаться, то можешь быть уверен, что хотя бы один из вас умрет сравнительно легкой и безболезненной смертью. И это будет самый лучший подарок, который ты можешь сделать Кайане, помяни мое слово.
Джедра пожал плечами. — Я не могу.
— Тогда тебе остается только надеяться, что она сможет. — Сахалик встал. — Во время наших следуюших занятий я покажу тебе, как можно убить кого-нибудь совершенно безболезнено, и как можно нанести поверхностные раны, которые заставят битву выглядеть намного страшнее, чем на самом деле. Но, боюсь, это все, чем я могу тебе помочь. — Он подобрал свой кувшин и пошел к двери, но остановился на пороге с рукой на задвижке. — Помимо рассказов, конечно. Я заставлю барда племени сочинить песню о вас, намного лучшую, чем ту, последнюю, и я пошлю его в каждый город Атхаса, чтобы он пропел о вашей трагической любви.